Золотая голова
Шрифт:
Всплыл, значит, Ансу. Немудрено. Дерьмо всегда всплывает. Вор, шпион и комедиант явно нравился себе в своей новой роли. Ради удовольствия покрасоваться на коне (ну ладно, на мерине) перед жалкой толпой он даже не ушел под навес, хотя под дождем это было бы куда как удобнее. Или им у себя в управе благочиния плащи такие прочные выдают?
Почему такая вошь, как Ансу, вдруг выбилась в начальники, пусть и мелкие, невзирая на провал своей шпионской карьеры, загадки не представляло. Все разъясняла манера оглядывать согнанных к нему бродяг. Разумеется, Пыльный доложился своему хозяину, что сумеет меня опознать.
Представителей воровской братии вряд ли можно назвать благородными джентльменами, но среди них, мягко говоря, не принято закладывать своих. Опять-таки не от высоких моральных принципов. Если об этом станет известно, собратья по стенке размажут. Оправданием могут служить
Однако, когда я прошла мимо него, он меня не узнал. А я шла спокойно, не торопясь и не прячась. И сеющийся дождь вовсе не был помехой. Конечно, у Ансу были преимущества перед теми, кто всего лишь слышал мое описание. Но он не смог совместить облик, в котором видел меня в последний раз, — бархат и кружева, низкий вырез и высокие каблуки, блеск драгоценностей и пресловутых золотых волос — с нынешним, посконно-овчинным. Недостаток воображения, свойственный большинству жителей Эрда и столько раз выручавший меня, помог и теперь. … А и в самом деле, считают ли меня своей прежние знакомые? Им было не впервой слышать о том, что меня ловят и собираются казнить, но причины, по которым по мне сызнова застрадала плаха, были им совершенно чужды и непонятны. Живо представилось, как в зале «Оловянной кружки» Маддан вещает посетителям — тем, что не из «племянников»: «Вот тоже — Золотая Голова. Говорил я ей — не лезь ты в это дело Не послушалась, дура баба, и сгинула ни за грош. Вот что значит — связаться с благородными! „ А Оле-вышибала бубнит от дверей: «Неа, хозяин. Не такая она дура, чтобы просто так взять и сгинуть“.
Правильно, Оле. Я не собиралась сгинуть. А если и сгину, то не просто.
Вероятно, то, как нагло и безнаказанно прогулялась я на глазах Ансу, подтолкнуло меня к решению двинуться в вотчинные владения Дагнальда. Тогда я думала лишь о том, что лучшее укрытие чаще всего бывает под самым носом у врага. Мы перешли Нантгалим, причем, поскольку часть пути нужно было проделать по открытой местности, пришлось свести лошадей — мне повезло больше, чем тем троим, что в недобрый час сидели в засаде у лесной тропы, — а потом, на правобережье, избавиться от них, потому что предстояло углубиться в чащу, да и прокормить их стало невозможно.
От спешки и от усилий рана Тальви, начавшая уже было подживать, снова открылась, и у него сызнова началась лихорадка. Дней на пять пришлось остановиться. Я соорудила какой-то шалаш, уложила Тальви там. Сама чуть не подохла от голода, потому что не рисковала отходить далеко и помышлять об охоте, а тем более о походе по деревням. Уж конечно, припомнились мне все мои трапезы — и в «Коронованной треске», и в «Ландскнетте», и в «Раю земном», об «Оловянной кружке» я и не говорю, и горько пожалела я о том, что могла бы съесть и не съела — вот хотя бы с того подноса, что Берталь притащила Ларкому. Да, Ларком… О нем я ничего не сказала Тальви. Он и без того пережил довольно предательств. Но почему-то у меня было чувство, что он и так знает. Короче, не только о еде были мои мысли в те дни и ночи, когда я сидела возле горевшего в жару Тальви. Становилось все холоднее, но до морозов было еще далеко, я украла теплую одежду, и мы скрылись в такой глуши, что можно было разводить костер. Но это все — не спасение. Даже если Тальви поправится — а я надеялась, что он поправится, зимовать под открытым небом мы не сможем. Могли бы… но не в эту зиму. Я должна заботиться о своем ребенке. Это значит: я должна найти безопасное убежище, где смогу выносить его и родить. В этой части империи я не знала такого места. Да и есть ли для нас вообще безопасное место в империи?
В те дни вынужденного лесного сидения я много размышляла о недавних событиях, и постепенно стала мне мерещиться в них некая закономерность, и все яснее вырисовывалась фигура, доселе возникавшая в происходящем лишь как фигура умолчания. Карл-Эрвин II, император Эрда-и-Карнионы. Заговорщики были уверены, что послание герцога Гарнего было перехвачено, что Вирс-Вердеру удалось перехитрить Фрауэнбрейса. А собственно, почему? И кто здесь кого обманул? Никто не мог понять, почему Дагнальд и Вирс-Вердер, ненавидевшие друг друга, внезапно объединились и почему император не только признал правомочность притязаний Дагнальда — самого непопулярного из претендентов, но и оказал военную поддержку человеку, чьи действия наносили империи явный вред.
Да потому и оказал, Господи помилуй! Не зря еще в замке я предположила, что император не захочет в Эрде хорошего правителя. Но тогда я не решилась довести эту мысль до логического конца. Теперь, когда верховная власть Тримейна слабее, чем когда— либо за всю историю империи, Карл-Эрвин не захочет у себя под боком не только хорошего, но и сильного правителя. Не важно, Тальви это или Дагнальд. И не был ли союз Дагнальда с Вирс-Вердером условием, на котором предоставлялась военная помощь? Далеко, однако, глядел наш Карл-Эрвин. Ибо такой союз не может быть ни долгим, ни прочным. И правы те, кто не мог даже мысленно представить их в одном стане. Нантгалимского Быка, словно вынырнувшего из глуби Темных веков, и графа Виллибальда, придворного интригана. К тому же Вирс-Вердер не сможет забыть, что он и сам претендовал на герцогский титул, а не просто звание генерального судьи (судейская мантия, как бы роскошна она ни была, — неподобающее одеяние для знатного дворянина), и к тому же — единственный претендент, состоящий в отдаленном родстве с Йосселингами. Что же из этого следует? Крысы откусывают головы голубям, как говорила одна маленькая девочка. Ну а покончив с голубями, примутся благополучно жрать друг друга. Кто победит в этой схватке, значения не имеет. Точнее, победит заинтересованный зритель, которому выгодна анархия в Эрде. И не выдаст император Фрауэнбрейса, можно не беспокоиться, ему такой свидетель всех закулисных игр в Эрде и Тримейне будет полезен самому. Но не Тальви, не тот, кто притязал быть больше чем свидетелем. Он уже отыграл свой ход и должен убраться с доски. А партия продолжится, пока северные земли не будут полностью обескровлены и его императорское величество не останется последней надеждой страждущих. Вот тогда и можно будет навести порядок. И даже большого труда для этого не потребуется, хоть крепостное право вводи. Относительной самостоятельности Эрда придет конец, как не так давно пришел конец разбойной свободе Скьольдов. Герцогство Эрдское исчезнет с карты империи. Останется просто Эрдская провинция, управляемая каким-нибудь генерал-губернатором, назначаемым из Тримейна…
А уж непредвиденная потеря герцогских регалий как должна была прийтись на руку его величеству! Он ради такой удачи должен каждый день поминать Тальви в своих молитвах. Что не помешает ему распорядиться прикончить Тальви на месте, буде тот объявится в любой части империи. Без всякой мстительности. Просто чтобы тот не успел сообщить никому, где эти самые регалии находятся, или перехватить их, если Тальви имеет глупость таскать их с собой.
Понимал ли все это Тальви? Очень может, что и понимал. И не исключено, что именно это было последней соломинкой, способной переломить хребет. Тяжко, должно быть, тому, кто жизнь воспринимал как игру, осознать, что все время он был не игроком, а всего лишь пешкой.
Что Тальви — я сама в те дни от голода ли, от размышлений о большой политике была ближе к отчаянию, чем когда-либо. Но на гербе Скьольдов изображен ворон, а не голубь, и сама я не голубиной породы. Мне так просто голову не откусишь.
Тогда-то впервые и почудился мне выход из ловушки, куда загнали нас судьба и собственная глупость. Но я поначалу решила, что это просто голодный бред или разновидность тех безумных капризов, что посещают, как говорят, беременных женщин.
Лихорадка оставила Тальви, но положение наше от этого улучшилось не намного. Нантгалимский край и без того беден и неплодороден, а если что здесь и было в прошлые года, то выгреб во время своих военных приготовлений Дагнальд — дочиста, как пьяница, жаждущий опохмелиться, выгребает медяки из карманов. Тут нам меньше грозила опасность угодить в облаву, но мы могли с равным успехом умереть с голоду. А я сейчас не могла позволить себе подобной роскоши, как не могла разрешить заколоть себя вилами, как воровку.
Между тем неумолимо надвигалась зима. А я с каждым днем все меньше буду способна вечно находиться на ногах, добывать пропитание, защищать ребенка, себя и Тальви. А я обязана это делать. Иначе нельзя. И поставленная перед выбором: голодная смерть на снегу в Нантгалимском крае или плаха за его пределами, я все чаще стала задумываться о том единственном выходе, каким бы безумным он ни был.
Неподалеку от нас находилось аббатство Тройнт, славное гробницей святого Эадварда, одного из просветителей Севера, а также знаменитым собранием рукописей. Именно здесь, если верить шифрованному документу, который нашел отец Тальви, а сам Тальви и я вслед за ним сумели прочитать с помощью книги Арнарсона, находилось собрание записей, касаемое изгнанников.