Золотая легенда. Святые мужи
Шрифт:
Наиболее яркое отличие западной мистики от православного духовного опыта Лодыженский видит в столь характерной именно для западного христианства стигматизации Франциска. Явление стигматизации имело место в Католической церкви и до Франциска Ассизского и являлось для католиков прямым признаком святости. В то же время в православной традиции никогда не встречалось ничего подобного этому явлению. Ссылаясь на П. Сабатье и А. Дюма, исследователей жизни Франциска, Лодыженский делает несколько важных выводов о стигматизации. В частности, он пишет, что раны, возникающие при стигматизации, могут быть объяснены мысленным внушением, и такие случаи были описаны не только у католических подвижников, но и у гипнотизеров. Однако вопрос о том, почему то, что получено благодаря жарким молитвам, не может еще считаться признаком святости, остается без рассмотрения.
Известно, что Франциск молил Господа о том, чтобы, насколько это в его силах, испытать душой и телом все те страдания, которые пережил Христос. Однако Лодыженский считает, что в этой молитве Франциск стремился к земным ощущениям, и поэтому,
6
Лодыженский М. В. Указ. соч. С. 419.
7
Лодыженский М. В. Указ. соч. С. 419.
Видению Франциска Лодыженский противопоставляет видение преподобного Серафима Саровского, снизошедшее на него при исполнении диаконского служения. В отличие от Франциска, жаждавшего чувственных ощущений, преподобный Серафим «молился просто и глубоко и каялся в грехах своих. Между тем… благодатная сила в нем росла, и росла она вследствие его великих подвигов, а он сам даже этого не чувствовал и не сознавал» [8] . Это видение было полной неожиданностью для преподобного Серафима, он никогда не мечтал и не воображал ничего такого и поэтому не мог опомниться от этого в течение двух часов.
8
Там же.
«Чисто духовное сверхсознание, – комментирует Лодыженский, – достигаемое по пути, указанному подвижниками „Добротолюбия“, развивается в сердце человека вне сферы ментальной и чувственной и, следовательно, вне сферы мысленного воображения… Видения эти в большинстве случаев внезапные, и они осеняют внутреннее существо человека, идут как бы изнутри» [9] . Внезапность видений восточных подвижников объясняется их смирением, ибо смиренный не чувствует себя достойным этого. Исходя из этого, Лодыженский утверждает, что опыт преподобного Серафима является чисто духовным, а видение Франциска – мистика, затемненная его собственными воображением и чувственностью.
9
Там же. С. 420.
Согласно Лодыженскому, Христос являлся для Франциска внешним объектом, и подвижник, соответственно, старался подражать ему внешним образом, что очень часто доходило до прямого копирования некоторых моментов земной жизни Спасителя, начиная от послания своих учеников на проповедь по двое с теми же словами, что произносил и Христос, и заканчивая воспроизведением Тайной вечери, где Франциск взял на себя роль Самого Христа. Ни на что подобное ни Серафим Саровский, ни другие православные подвижники никогда не решались. Тем не менее для западного мистического опыта стремление подражать в своей жизни Христу имело чрезвычайно важное значение, отзвуки которого, благодаря книге Фомы Кемпийского (1379–1471) «О подражании Христу», прошли через всю русскую культуру XIX века, оставив в ней заметный след. Известно более сорока изданий этого трактата на русском языке, осуществленных только к началу XX века. Причем это были не просто переиздания, среди них около двадцати различных переводов на русский как с латинского, так и с английского и французского языков. Все это свидетельствует о немалом и очень серьезном интересе русского просвещенного общества к этому трактату западной богословской мысли. Тем не менее святитель Игнатий Брянчанинов относился и к труду Фомы Кемпийского резко отрицательно.
Еще одно различие между Франциском Ассизским и преподобным Серафимом Саровским Лодыженский находит в их отношении к подвигу как таковому. Франциск идеализирует сам подвиг, относится к нему с необыкновенной восторженностью, которая резко контрастирует с простотой преподобного Серафима. Для русского подвижника важна цель – победа над страстями, Франциску нравится сам процесс. «Идеализация Франциском христианских подвигов, – пишет Лодыженский, – замечается и по отношению к подвигу милосердия… В глазах Франциска нищие были существами, весьма высоко стоящими сравнительно с другими людьми. По воззрениям католического святого, нищий являлся носителем священной миссии, будучи образом странствующего бедного Христа. Поэтому в своих наставлениях Франциск даже обязывает своих учеников просить милостыню. Что касается Серафима Саровского, то он, относясь к нищим с христианской любовью, самого нищенства не возвеличивал… и нигде в его указаниях нет намека на требование от монахов, чтобы они ходили просить милостыню» [10] .
10
Лодыженский М. С. Указ. соч. С. 423.
Отмечает Лодыженский и восторженность Франциска при его воспоминаниях о земных страданиях Христа. Он ссылается на жития этого подвижника, где описывается, как он, опьяненный любовью и состраданием к Христу, напевал французскую песнь о Господе, имитируя при этом игру на скрипке. Оканчивалось это пение слезами жалости и усиленными вздохами, и Франциск, останавливая глаза на небе, впадал в забытье. Лодыженский считает, что, в отличие от преподобного Серафима и других восточных подвижников, у Франциска Ассизского смирение не стало свойством его души. Оно «находило на него лишь единичными порывами, хотя и весьма сильными… В натуру Франциска врывались часто совсем другие настроения. Так, из биографии Франциска мы узнаем и про такие речи Франциска к своим ученикам: „Я не сознаю за собой никакого прегрешения, которое не искупил бы исповедью и покаянием. Ибо Господь по милосердию Своему предоставил мне дар ясно узнавать на молитве, в чем я Ему был угоден или неугоден“ (В. Герье. „Франциск“, стр. 124). Слова эти, конечно же, далеки от настоящего смирения» [11] . Эти последние слова особенно отчетливо свидетельствуют о внутреннем различии восточного и западного мировоззрений, не позволяющем нам на каком-то глубинном уровне сделать христианское служение единым процессом.
11
Лодыженский М. В. Указ. соч. С. 428–429.
При всей тонкости и верности наблюдений в рассмотрении Лодыженского и других христианских авторов, несколько смущает одно обстоятельство. Постоянно отчетливо видно, что они предпочитают трактовать отличный от отечественного опыта мистический путь западных подвижников априорно как неверный. Несмотря на имитацию жизни Христа, на видение себя великим апостолом любви, посланным для спасения людей в мир, Франциск все-таки понимал разницу между своими силами и силой Божией. Это ясно видно из описания видения на горе Альверна, где Франциск, увидев два больших света и узнав в одном из них Христа, а в другом – себя, молился: «Господи! Что я пред Тобою? Что значу я в сравнении с силою Твоею, ничтожный червь земли, ничтожный твой служитель?» [12] Именно это сравнение себя с Божеством и было смирением Франциска.
12
Лодыженский М. В. Указ. соч. С. 429.
Но не к такому смирению призывает христиан церковь Восточная в «Добротолюбии» и других поучениях. В качестве примера Лодыженский приводит преподобного Серафима Саровского, у которого нигде не заметно даже намека на сравнение себя с Богом. «Вместо этих сопоставлений он непрестанно отдавался только одному эмоциональному движению: чувству своего греха (несовершенства) и сокрушению сердечному об этом грехе» [13] . Таким образом, на взгляд восточного христианина, при всем своем кажущемся смирении Франциск подвержен греху гордыни. Франциск же, видя себя слабым перед Богом, тем не менее осознавал себя праведным, угодным Богу. Особенно ярко это проявилось в последних словах Франциска, где он прощал и отпускал грехи всем братьям своего ордена. Сделать это его могло подвигнуть только осознание собственной святости, что совершенно не похоже на последние минуты подвижников, почитаемых Восточной церковью. Все они умирали в сознании собственного несовершенства, в надежде на прощение милосердным Господом их собственных грехов.
13
Там же. С. 430.
Но почему это следует трактовать именно как недостаток, а чрезвычайное смирение – как единственно достойный и верный путь? Есть и несколько другой взгляд на это. Русский религиозный мыслитель, литературовед, театральный критик Сергей Николаевич Дурылин (1877–1954), в начале XX века серьезно занимавшийся проблемами христианства и Церкви, принявший в 1917 году священный сан, но вскоре его оставивший, написал предисловие к предреволюционному изданию книги «Цветочки святого Франциска Ассизского». В нем он говорит о важности мистического опыта Франциска Ассизского для всего христианства. Ссылаясь на рассказ Древнего патерика о двух согрешивших монахах, один из которых все время, отведенное ему для покаяния, плакал о своем согрешении, а другой радовался о спасении и благодарил Бога, Дурылин утверждает, что до Франциска христианство знало только первый путь – покаяние, а подвижник из Ассизи открыл людям второй путь – путь радости.