Золотая лихорадка (др. изд.)
Шрифт:
Опять с ведрами, с подойниками, с отрубями возится Дуняша. Вымя надо обмыть, вытереть, выдоить. Вечером коровам нужен теплый корм.
Ночью, когда пожалеешь своих ребятишек, то пожалеешь и себя. Семка кричит, не спит.
– Черт ты! – не вытерпит мать. – Будешь спать? Выброшу собакам!
Илья вернулся с низовой почтой. Набитый деньгами кошелек отдал Дуне.
– Это тебе, чтобы зря не бренчала!
– Где же ты такой кошелек купил?
– Везли генерала с генеральшей. Она чуть не
Дуне негде поговорить наедине с мужем. Кругом толкутся. Илью нельзя отзывать, он не пойдет, еще и удивится, зачем, мол, зовешь, толкуй тут…
– Нет, – сказала Дуня ночью, в постели, отстраняясь от мужа.
Она стала тихо, но бурно жаловаться.
«Ночная кукушка дневную перекукует!» – думала Аксинья, не слыша ее слов, но догадываясь, что за пологом на нее с золовкой льется река зла.
– Вот уж врет, вот уж врет! – не выдержав, заворчала мать в потемках.
– А как гусевик, не хромал? – спросил с печи Пахом.
– Нет, – небрежно ответил сын.
– Я говорил, что припадает… Хорек его покусал…
– Я ли не работница… У меня ли не руки, – лился чуть слышный шепот прямо в ухо Илье, даже щекотно ему. – Нам ли не жить? А все нам заступлено. Уйдем, давай заживем сами, детям порадуемся и жизни. И друг друга мы не видим, не говорим… Без позволения не живем, шагу не ступим. Хорошо делаешь – им боязно, что я одолею, все возьму себе. Плохо – как на ленивую батрачку смотрят. Я не угожу никак, и не буду! Ильюшечка, милый…
– Что уж это, как не стыдно! – ворчит Арина, хотя и она ни слова не разобрала.
И Пахом ничего не разобрал.
– Нет, это она правильно! – изрекает он. – Лес рубить не женское дело.
– Тогда уж и жить бабам надо, как мужики! – склабится во тьме Тереха.
Илья силится, думает, как быть. Переменить жизнь? Отца-мать не переспоришь. Он непривычен спорить.
– А все-таки разделимся! – сказала Дуня утром свекрови.
И она почувствовала, что стрела попала в цель. «Слово не стрела, а хуже стрелы!» Выражение самодовольства явилось на ее сильном лице. Аксинью взорвало.
– Ссоришь нас с сыном?
– Чем я вам не потрафляю?
Тем временем Пахом заметил, что у новой кошевки оглобля напрочь вырвана.
– Ах ты, зараза! – раздался надтреснутый голос во дворе.
Илья получил кнутовищем по затылку. Выбежала Дуня.
– За что, тятенька! Он ли на вас не робит? Как вы смеете!
Дуня тронула мужа за рукав, но тот вырвался.
Илья наладил кошевку, почистил коней и явился в избу. Он опять сел, раскинув ноги. Потом, ни слова не
«Этого не хватало!» – подумала Дуня и ушла спать к детям.
Наутро Пахом сильно задумался.
– Что мне побои-то сносить! – заявил ему Илья.
Ночью, пьяный, он ударился лбом о ворота.
… Егор давно советовал Пахому отделить молодых. Сам он отделил брата, и тот жил с Татьяной хорошо и тихо.
– Но как же делиться? У вас ничего нет, – сказал Пахом.
– Кони твои! – обратилась Дуня к мужу.
«Что же, как цыгане на конях будем ездить?» – подумал Илья и ухмыльнулся. А на душе скребло, хоть плачь.
– Заработаем и отделимся, – стояла на своем невестка.
– Да как же мы с Терехой жизнь живем и не делимся…
– Да, уж пропустил я время! – с тяжелым вздохом сказал Тереха. – А то надо бы было… Это… То есть…
Он уже лет двадцать сетовал в душе, что вовремя не отделился. Брат крутой, строгий. Он командовал Терехой, как солдатом.
А Пахому казалось, что Тереха им пригрет, и в правах с ним равен и что им обоим живется одинаково и очень хорошо.
Тереха тяготился, но терпел, опасался, что не сумеет жить сам. Он смолоду жил умом отца, а теперь привык жить по указке брата и согласен был впредь терпеть, лишь бы не брать на себя заботы, не думать о делах. Но и он недоволен, что Пахом на новом месте больно держится старины, уж очень он обычаю покорен.
Многие думы ложились у Терехи в голове, совсем не как у брата. Терехе нравилось новое, а Пахому – старое. Тереха подавлял в себе все свои желания потому, что боялся разлада.
Вся семья перессорилась в этот день. Все остались в обиде друг на друга.
– Илья! А Илья! Ну, что ты молчишь?.. Смотри, Илья, – вспыхнула Дуняша, оставшись с мужем наедине, – я тебя погублю, ей-богу погублю, если будешь молчать.
Илья ухмыльнулся. Приехал Митька Овчинников и подбивал его ехать в кабак, «под елку». Илье надоели домашние споры и раздоры. Угрозу жены он не принял к сердцу. Она ли не заступник его, не первый ли ему друг, холит его, нежит! «Любит, как же погубит меня?» – додумал он и опять ухмыльнулся.
Аксинья пришла и сказала Дуне:
– Мы старые, уходить от нас нельзя… Прости нас!
Молодая женщина потемнела лицом. Такая покорность и доброта свекрови были хуже зла. Она знала, что не смеет не жалеть стариков.
– Че же делать? – сказал Илья.
– Делиться надо! – ответила Дуня.
На это у Ильи не было ни душевных сил, ни решимости.
Он пожал плечами.
– Илья! Заклинаю тебя! Смотри! Я не шучу…
… На ямщиковой попойке у китайца в лавке Митька Овчинников спросил Илью: