Золотая медаль
Шрифт:
Нина энергично махнула рукой.
— Ну вас! Я еще в этих делах, наверное, не все понимаю.
Она снова уселась на диван.
— Но я все-таки пришла бы в ужасное негодование! Я никому из ребят не дала бы поцеловать себя!
Марийка засмеялась.
— Подожди, вот и ты влюбишься.
— Наверно, придет время. Но сейчас… В кого?
Что-то вспомнив, Нина прыснула смехом.
— А в пятом или шестом классе, помнишь, я была влюблена. Была! Моей любовью был Владимир Дуров! Я плакала в подушку, мечтала о фантастических встречах с ним… Себя я видела в воображении известной на весь мир циркачкой, такой «королевой цирка». Но это
Она заглянула Юле в глаза, и ей показалось, будто вся душа подруги, все ее наилучшие мысли и порывы вдруг засветились в этих глазах. Что-то вздрогнуло у Нины в груди, она обняла Юлю и поцеловала в горячую щеку.
— Я так думаю, — мечтательно говорила Жукова, — что если он хороший парень, мы с ним очень крепко сдружимся. Это же самое главное, чтобы была такая большая, настоящая дружба. Чтобы и он, и я знали: случится какая-то неудача, горе — пополам! Счастье, успех, радость — тоже пополам. А что такое хороший парень? Чтобы он больше всего, даже больше собственной жизни любил свой народ, землю, на которой родился. А если он будет преданным патриотом Отчизны, он будет любить и труд, этот труд будет особенный, вдохновенный, так как он — для своего народа… Это — хороший парень!
Марийка встала, походила по комнате, остановилась и задумалась. Потом тряхнула короной каштановых кос.
— Как хочется быть такой, как ты сейчас нарисовала! — страстно говорила она. — Но скажи, скажи, Юля, чем мы, комсомольцы, отличаемся от некомсомольцев? Какими делами? Знаю, знаю, что ты хочешь сказать. «Подавать пример в учебе, в дисциплине»… Все это так, все это — чудесно. Но мне, например, этого мало. Мало, Юля! Не могу втиснуть свое сердце в эту формулу!
— Хочешь великих дел, подвигов? — улыбнулась Юля.
— Знаю и это, — махнула рукой Марийка. — Скажешь, что великие дела начинаются с маленьким. А все-таки, все-таки — где наши прекрасные, вдохновенные комсомольские дела? Ты — секретарь комитета, скажи!
Жукова смотрела на подругу и тихо, укоризненно качала головой.
Вдруг Марийка разозлилась. Глаза сузились, стали продолговатыми, задрожал подбородок.
— Юля, ты не тряси головой, как бабушка. Я к тебе с мучением, а ты — с проповедями! Я не ученица первого класса, нечего читать мне прописные истины.
Нина соскочила с дивана:
— Мария, что ты? Ну, успокойся! Зачем ты так? Юля, ты молчи! Дорогие, не надо так, зачем?
Жукова медленно встала, отстранила Нину.
— Нет, почему мне нужно молчать?
Подошла к окну, оперлась руками о лутку. Заговорила тихим, ровным голосом:
— С мучением, говоришь? Это хорошо, что мучаешься, что ищешь ответ. Значит — хорошая ты комсомолка. Я… я горжусь, что ты — моя подруга! Сердце у тебя, Марийка, любопытное, тревожное. Комсомольское сердце. И все ты чудесно знаешь, все истины знаешь про большие и маленькие дела. (Какая-то молния вспыхнула при этих словах в зрачках Жуковой — золотая, смешливая). А все-таки чего-то не додумала! Что ты называешь маленьким делом? Что ты называешь, спрашиваю, будничным, серым, обычным, неинтересным делом? Вот теперь ты дай мне ответ!
Марийка молчала.
Тогда Жукова, чуть сдерживаясь, чтобы говорить так же спокойно и ровно, задыхаясь, глотая слова, страстно заговорила дальше:
— Овладеть душой человека, вывести ее на солнечную тропу, это, по-твоему, маленькое дело, нет в нем комсомольского подвига? Вот у нас в классе — Варя Лукашевич, идет она какими-то окольными
Нина с горящими глазами одобрительно кивала головой.
— Правильно, Юля! Я понимаю тебя, понимаю. Вот у меня в отряде, в пятом классе — Николай Сухопара, жуткий задира, озорник. Если его выгнать из школы, из пионерского отряда, то из него вырастет хулиган. Но как вожатая, как комсомолка, я отвечаю за него. Не только перед комсомольским комитетом, но и перед всем государством отвечаю за Николая Сухопару! И я знаю, что он будет соколом, этот школьник, мы ему вырастим крылья. Крылья, Марийка! Это же наше комсомольское большое дело!
— Это — подвиг! — сказала Юля. — А мы этого часто не понимаем.
Марийка шумно вздохнула.
— Девочки, — сказала она, — как было бы радостно, чтобы мы всю жизнь могли собираться втроем, говорить, спорить. Дружить всю жизнь, поддерживать друг друга. Сейчас что у нас? Школа! Дают тебе готовенькую задачу — садись, обложись учебниками и делай урок. А в жизни, за дверью школы и института, будет все совсем иначе. Жизнь не будет давать нам готовеньких задач. Ко всему надо будет доходить собственным умом. Как мы тогда будем вспоминать нашу дружбу!
Она, волнуясь, пересекла комнату из угла в угол, повернулась на каблуках, резко махнула рукой.
— А все же это — не то, не то! Если тебя послушать, Юля, я тоже делаю одно очень большое комсомольское дело: я воспитываю в себе силу воли. И имею некоторые успехи. Я могу ответить урок так, как вы слышали — про Лесю Украинку… Могу заставить себя напряженно смотреть в одну точку — час, два, думая о чем-то важном… Не то, Юля, дорогая моя, не то, Ниночка! Мы спокойно жуем завтрак, обедаем, сидим над учебниками в уютной и теплой комнате. Мы не рискуем своей жизнью!
Она вплотную подошла к Юле и почти выкрикнула с болью:
— Не рискуем жизнью! А во всем мире какая идет борьба!
Юля Жукова нежно, как сестру, обняла Марийку. Заговорила так проникновенно и искренне, с такой любовью к подруге, что у Нины, которая забилась в уголок дивана, глаза наполнились слезами.
— Марийка, родная подружка, горячая ты моя, дорогая моя! Как я тебя понимаю, всю тебя понимаю, до последней клеточки. Мы бы не были комсомолками, если бы не думали о героических делах, если бы не готовились стать Зоей, Лялей Убийвовк. Но пойми же, что сейчас наши, на первый взгляд, обычные комсомольцы дела, — и борьба за отличные знания, за окончание школы с медалью, и работа вожатой, и лекция, и стенгазеты — приобретают большое, особое значение. Почему? Потому, что мы готовимся стать настоящими борцами за коммунизм. Подумай, Марийка: борцами за коммунизм, солдатами всемирной армии мира. Это, по-твоему, — маленькие, будничные дела? Нет, это великие дела, девочки. Ты говоришь, что мы не рискуем жизнью. Нет, мы рискуем жизнью таких, как Шепель или твой Николай Сухопара, если не сумеем перевоспитать их! А что, я не преувеличиваю. Они потом будут путаться под ногами, мешать нам.