Золотая саламандра. История любви
Шрифт:
…Свое 30-летие я отметил в больнице, в Тюмени. Мы, пациенты, сидели в холле у телевизора, вышел в коридор мой лечащий врач и сказал: «Семенов! Сегодня у тебя день рождения! Поздравляю!» И пошел.
Возможно, вы думаете, я расстроился, что никто не кинулся мне на радостях на грудь, не сказал ничего по поводу круглой даты, не взлетели петарды и даже не откупорено было шампанское.
Ничуть. Я был жив, и это главное.
Только бы не думать о том, что осталось там, в конце 2008-го.
Там
Не думать!
Как будто взяли, разделили жизнь на две половины: нетвердой походкой в подпитии я шагаю куда-то по Ваське, я лежу на больничной койке в Тюмени. Два меня…
…Деревня в Ленинградской области. Настоящая. Где по вечерам не светят фонари, откуда уже выехали обосновавшиеся там на лето дачники, и осталось лишь несколько обитаемых домишек, хозяева которых приготовились к долгой зиме. Здесь не знают интернета, здесь телевизор не в каждом доме, а сотовая связь если и ловится, то случайно, как бы извиняясь за свое наличие. Вот ведь, всего два часа езды с Финляндского вокзала, а уже такая глушь.
Как я там оказался? Да знакомый пригласил на свой день рождения, я и поехал. Это был дом его бабушки, безвылазно проживавшей там. День рождения прошел, а я стал туда время от времени приезжать, очень уж разительным был контраст между бестолково-сумасшедшим питерским верчением и размеренным существованием там.
На этот раз я поехал в деревню вместе со своей девушкой. День провел, готовя дрова на зиму (бабушка, живя одна в доме, просто не смогла бы с этим управиться), вечером – немножко выпили, посидели… Я провалился в сон, после которого проснуться прежним мне было не суждено. Утром я решил, что просто заболел с чего-то и мне будет лучше еще поспать. Хорошо спится в деревне!
Потом я узнаю, что надо было торопиться. Что в таких случаях треть больных умирает в первый же месяц. Мне повезло. Я остался в живых. Врача в деревне тоже не было, как и интернета. Приезжала скорая: «Ничего страшного». Уехала. Лучше мне не становилось. Приехала снова и увезла меня в райцентр – Приозерск. Дальше не помню. Меня вырубило. Кома…
…Нет там никаких туннелей со светом в конце.
Во всяком случае, мне они не попадались. И Старичок с седой бородой как-то мимо не пробегал. Кома больше напоминает компьютерную игрушку. Или давний кошмарный сон. Только в игрушке ходишь-бродишь, «плохих» из бластера мочишь, а тут нет плохих. Вообще никого нет. Никого! И тишина. Есть только ты, который ходит, чем-то занят… Чем? Воспоминания у меня самые смутные.
Там надо было сделать какой-то выбор, не помню, какой именно, но, пока не сделал, бродил по этому муторному месту, а как только совершил – очнулся. Видимо, сие предприятие надоело Седобородому Старцу, в существовании которого после этого путешествия я начал сильно сомневаться…
…Проснулся я аккурат после Нового года. Со шрамом на голове после операции и с дыхательной трубкой в горле. О эта трубка, ставшая мне другом на несколько последующих лет!
Оказалось, пока я лазил по небесам в поисках не-пойми-чего, на Земельке прошло больше месяца.
Соображал
Потом до сознания дошло слово: инсульт.
Помню себя, почему-то под одной простыней, на носилках, а на улице мороз. Меня не хотят сажать в самолет. Слишком далеко, мало ли. Летим до Москвы и уже оттуда – в Сибирь, в Нижневартовск. Там я прописан, там – больница. В ней я три месяца проспал – а что еще мне было делать?
Весной наконец я оказался дома, где понял, что все теперь изменилось. Нет прошлой жизни, нет девушки, нет Питера, и многое мне предстоит учиться делать заново.
И сам я теперь – другой…
…Для начала я обнаружил, что со мной нельзя просто жить под одной крышей, за мной можно только «ухаживать». Даже когда я перестал нуждаться в памперсах, кормежке с ложечки, вновь научился кое-как ходить и стал выполнять кое-какую домашнюю работу, обо мне иначе не выражались. Конечно, странно глядеть на взрослого дядьку, внезапно ставшего дитятей и не способного толком обслужить себя. Я с ненавистью оглядываю вчера еще такое послушное и быстрое тело, ставшее безвольным куском. Правая сторона частично парализована, рука и нога отказываются слушаться.
В зеркало смотреться мне не хочется. Я больше не похож на себя. У меня почти не осталось зубов, а лицо (рожу) перекосило в сторону, как у персонажа мультфильма, которому кто-то заехал в ухо.
Зрение и без того всегда было плохим, а теперь и вовсе село. К тому же у меня, словно у пьяного, теперь всегда двоится в глазах. Каждый глаз видит свою картинку. Возможно, если б я был художником, я нашел бы в этом свои плюсы. Но я не художник. Возможно, если б я был коровой, меня бы все устраивало. Но я не корова.
Любимые толстые книги и стихи остались в прошлом. Через пару минут строчки перед глазами расплываются, и это занятие заканчивается. А ведь прежде без книг я не мог жить…
…И да, теперь я – дурачок. В моей выписке (спасибо эскулапам!) значится: «деменция», «третья стадия психоорганического синдрома». Четвертая – это уже все, привет, мозги!
Впрочем, что винить врачей. Вот вы, читатель, какого мнения будете о человеке, который не может выдать ни единого звука, не способен координировать движения, шатается и лишь машет руками, как крыльями, точнее, одной рукой, и той не очень? Хм, вот-вот. И окружающие думают точно так же.
Почему я не могу ничего сказать? В горле у меня дырка, в дырке – трубка, которой я дышу. Дважды в день я вынимаю ее и чищу. «Чищу» – громко сказано, сам я ничего не могу, все делает отец. Живу я теперь с ним, они с матерью, пока я жил в Питере, развелись, и она уехала в родной город. Он ухаживает за мной, кормит, одевает, учит ходить…
…То время помню очень плохо. Лишь какие-то эпизоды. Вот я пилю дрова, вот парюсь в бане («В ней – здоровье!» – говорит отец), вот играю с нашей собакой, вот сижу и пялюсь в ящик…