Золотая звезда
Шрифт:
Они давно миновали мост и шли вдоль аллеи, застроенной однообразными пятиэтажными жилыми домами.
Соня с удивлением почувствовала, что сейчас она по-другому глядит на эти освещенные окна.
Глава XIV
Плохой признак
Город Плецк умирал: жители уходили в дальние лесные селения и к партизанам, дома растаскивались на дрова немцами – они ленились ездить в лес, за реку. Механический завод был разрушен ещё в начале войны, лесозавод не работал. Население города уменьшилось вдесятеро: люди погибали за косой взгляд,
Бургомистр города Ерофеев не любил сумерек. В сумерки приходили мрачные мысли: он боялся, что выстрел в окно может повториться. Как только начинало темнеть, Ерофеев приказывал запирать ставни. Глухая старуха ставила перед ним тарелку солёных грибов, графин и чайный стакан. Ерофеев раскрывал «Ниву», перелистывал её и, в сотый раз проглядывая одни и те же картинки, незаметно осушал графин – это была его обычная вечерняя порция.
В один из таких вечеров во дворе залаяла овчарка, послышался говор и чей-то громкий голос назвал его имя. Ерофееву стало не по себе, но он пересилил страх и вышел в кухню. На пороге стоял высокий молодой человек в полушубке и охотничьих сапогах.
– Иноземцев, – назвал он себя. – Мы с вами до сих пор не были знакомы.
– Прошу! – с облегчением вздохнул Ерофеев. – Рад познакомиться.
Он посторонился и дал гостю дорогу. Иноземцев с некоторым удивлением посмотрел вокруг. Его поразили грязь и запустение этой мрачной комнаты с закопчённым керосиновой лампой потолком.
Тем временем Ерофеев достал фаянсовую кружку, поставил её перед Иноземцевым и наполнил самогоном.
– Для первого знакомства следует выпить... А вы какой молодой! – продолжал, как бы думая вслух, Ерофеев. – Вы не из дворян?
– Нет, не из дворян.
– Я из мужиков. Должно быть, потому немцы со мной не церемонятся.
– Они и со мной не церемонятся.
Ерофеев поднёс к губам стакан, не отрываясь выпил его до дна и понюхал хлебную корочку. Потом положил голову на согнутый локоть и долго смотрел на Иноземцева.
– Вот вы, Иноземцев, глядите на меня и думаете: на нём кровь тучковских колхозников.
– Думаю.
– Меня все ненавидят – стреляли в меня. Вчера против моих окон, на заборе, написали: «Скоро сдохнешь». Под носом у охранника написали. Скажите: вы в лагере, в Руднице, сидели?
– Нет, не сидел.
– А я сидел. Там нас шестьсот человек было, осталось сотни две, когда я вышел. Как это вам посчастливилось?
– Я с первых дней пришёл к немцам.
– Говорят, это вы Разгонова выдали?
– Какого Разгонова? Партизана? Я сроду его не видел.
– А почему же вы у немцев в чести?
– Умею работать. Я дорожник. Потом характер у меня лёгкий, могу спеть, сплясать и выпить могу при случае... А вернее всего – я им нужен.
– Я только троих знаю, кто ко двору немцам пришёлся. Вы да я и ещё третий... Только он не русский, а немец обрусевший.
– Что-то я не знаю такого.
– И не можете знать, раз в Руднице не сидели. Краузе – его фамилия. Густав Максимилианович. В политехникуме учился, в Риге. Он об этом немцам говорил, они сначала не верили Краузе.
– Понятия о таком не имею. А вы его хорошо знаете?
– Две недели в лагере одной рваниной укрывались. Он болел малярией. Потом вдруг приехал за ним сам Шнапек. Прямо к нему, поговорил немного и увёз. На своей машине увёз. Я думаю, этот Краузе давно в России.
– Почему вы так думаете?
– Даже не думаю, а уверен. Я немного немецкий знаю. Разговор шёл при мне, я слышал... ну, не всё слышал, а кое-что. Выпейте, а то мне неудобно. Всё-таки вы гость.
Иноземцев рассмеялся:
– Ну, какой я гость!
– Не пейте, если не хотите. Мне всё равно. Послушайте... – он приподнялся и заглянул в глаза Иноземцеву. – Послушайте... Это вас Шнапек ко мне послал, да?
Иноземцев помолчал и сказал с деланной небрежностью:
– Конечно. И это плохой признак.
– Ну и что же? Пьяному мне всё равно. Ничего не страшно, – он наклонился и взял за плечо Иноземцева. – А вы вот не пьёте... Не понимаю вас...
Глава XV
Гиблые места
Фон Мангейм писал в Шварцвальд дяде Отто, владельцу майората и генералу в отставке:
«В четверг я собираюсь охотиться на лося. Это нисколько не похоже на ту охоту, о которой вы рассказывали, охота в свите двух императоров и кронпринца в Беловеже и затем пир в охотничьем замке. Я буду охотиться в дебрях северного русского леса, в болотах, где нога увязает по колено, в трущобах, где сам можешь стать дичью для партизана. Мы строим здесь дорогу протяжением в 120 километров. Строим, конечно, не мы, а здешние жители и люди, взятые из лагерей. Здесь есть один молодой русский, он старается подражать мне во всём. Это очень веселит меня. Именно он строит дорогу, и с тех пор, как он взялся за эту работу, дело сильно подвинулось вперёд. Если вы увидите божественную Клотильду, скажите ей, что воспоминания о нашей последней встрече в Мангейме владеют мной под этим суровым небом. Пусть она не беспокоится обо мне пока: мы живём здесь, как в лесном отеле...»
Дописав письмо, фон Мангейм приказал денщику отправить его. Затем он решил лечь спать, так как в семь часов утра за ним должен был заехать Иноземцев. Но прежде он позвонил коменданту и сказал ему, что уезжает на три дня на охоту.
– Вы едете, надеюсь, не один? – спросил Шнапек.
– Со мной мои отчаянные вестфальцы Готвальд и Вилли. Затем я беру с собой Иноземцева. Этому только и останется, что дорого продать свою жизнь, если на нас нападут партизаны.
Шнапек промычал что-то невнятное.
– Потом: вы сами мне говорили, что с тех пор, как ваши люди убили Разгонова, леса стали безопасны.
Шнапек пожелал группенфюреру хорошей охоты.
В то время когда происходил этот разговор, Иноземцев сидел в кабинете Шнапека и рассеянно рассматривал фотографические снимки. Они показались Иноземцеву неинтересными, кроме одного, изображавшего взорванный, ещё дымящийся блиндаж.
– Вы узнаёте это место? – спросил Шнапек.
Иноземцев отрицательно покачал головой.
– Вам следовало бы его знать. Здесь был убит Разгонов.