Золотая звезда
Шрифт:
Шнапек держал в руках это письмо и думал только о том, как это обидно и страшно, если Разгонов действительно жив, и как будет потешаться над ним, Шнапеком, фон Мангейм. «Да, всё это похоже на правду, – думал он. – Вот оно – византийское коварство русских...»
Но дальше события сложились неожиданным образом благоприятно для коменданта. Арестованный на базаре партизанский разведчик показал на допросе, что Разгонов действительно жив, что он недавно появился в заозёрных лесах. Шнапек сам вёл допрос этого партизана. О том, что происходило на допросе, знали только комендант и близкие ему люди.
В следующую ночь из города Плецка выступил многочисленный
Пленному партизану обещали сохранить жизнь. Это был слабосильный, истощённый человек, одноглазый инвалид; его заставили положить руки на раскалённую плиту, и тогда он сказал всё, что знал, и согласился на всё... Он сообщил, что видел Разгонова вчера ночью на территории бывшего лесозавода, что с Разгоновым было примерно тридцать партизан. Эти сведения подтвердила и немецкая разведка.
Наступили сумерки.
Осенняя сырость, резкий ветер несколько охладили пыл коменданта. Броневик шёл впереди, держа дистанцию в тридцать метров, поднимая фонтаны грязи. В лесу было ещё темнее, чем в открытых местах, Шнапек запретил зажигать фары, чтобы не спугнуть партизан. Глаза почти не различали дороги. Но одноглазый, вероятно, видел, как кошка: он первый разглядел пепелище в лесу и развалины – всё, что осталось от лесозавода.
Ощущение опасности внезапно охватило Шнапека, но самонадеянность пруссака, пренебрежение к противнику пересилили тревогу. За развалинами лесозавода начинался крутой спуск в глубокий овраг. Лесная речка шумела где-то близко, пахло ржавой, осенней листвой... Вдруг послышался оглушительный треск надломившегося дерева, глухой удар, падение чего-то тяжёлого, вспыхнули фары грузовика, и на одно мгновение в ослепительном свете мелькнул накренившийся, падающий вместе с деревянным мостом броневик. Затем прозвучал резкий, сухой выстрел – и шофер грузовика упал грудью на руль. Шнапек выключил фары и схватился за тормоз, но тут же почувствовал страшную боль в руке. Пленный партизан впился зубами в руку немца, и машина, потеряв управление, покатилась вниз. Земля прогнула от оглушительных взрывов гранат. Лес наполнился воплями немцев, грохотом перестрелки, трескотнёй автоматов, но всего этого уже не видел и не чувствовал Шнапек...
На рассвете среди обломков взорванных машин, среди трупов фашистских егерей ходили партизаны. Они подбирали оружие. Человек шесть старались приподнять рухнувший в речку, опрокинувшийся грузовик. Из-под разбитой кабины торчали ноги в жёлтых, щегольских сапогах, и по этим сапогам партизаны узнали коменданта города Плецка Шнапека.
Тело одноглазого партизана положили на плащ-палатку. Люди глядели с уважением на забинтованные руки, на полузакрытый единственный глаз, на, согнутую маленькую фигуру человека, который нашёл смерть в бою. Эта смерть дорого стоила немцам.
Глава XXIX
Разговор втроем
В кабинете Шорина, облокотившись на стол, сидел Георгий Иванович Головин. Он молча следил за шагавшим из угла в угол человеком в застёгнутом наглухо чёрном пальто. Разговор шёл о работе Головина. Он жаловался на равнодушное отношение к нему главного инженера Штейна. Комиссия, производившая испытания заменителей цветных металлов, в общем дала положительное заключение, стадия лабораторных работ была окончена. Незнакомый человек а пальто только один раз вмешался в разговор, и по вопросу, с которым он обратился к Головину, видно было, что он сведущий человек. Головин думал, что это консультант и Шорин вызвал его, чтобы поговорить о странном отношении инженера завода к работе Головина. В тоне Шорина, когда он спрашивал о Штейне, Головину почудилась ирония. «Возможно, – подумал он, – этот человек – авторитетный эксперт... Странно только, что я его нигде раньше не видел».
Беспокойство, однако, не проходило; оно началось со вчерашнего вечера, когда эта глупая девушка неожиданно спросила его о Краузе. Странно, что Андрей Андреевич вдруг вспомнил эту фамилию через тридцать пять лет...
– Вы нездоровы? – внезапно спросил Головина Шорин.
– Я? Нет, нисколько.
– Мне показалось, что у вас болит голова.
– Нет, у меня привычка массировать затылок. Склероз, знаете ли... Вообще же я чувствую себя хорошо в этом климате. Русского человека мороз красит. А сегодня знатный морозец. Градусов тридцать?
– Двадцать восемь... Да, это очень интересно то, что вы рассказали, – сказал неизвестный, – жалко только, что испытательный период немного затянулся, Густав Максимилианович...
Головин вдруг повернулся так резко, что под ним затрещал стул:
– Простите... Я ослышался... Как вы изволили сказать?
– Густав Максимилианович.
– Это... ошибка. Вы ошиблись!
– Нет, я не ошибся, – помолчав, сказал неизвестный, – я не мог ошибиться, Густав Максимилианович... Вы всегда были солидным инженером, даже когда служили у фирмы Эрлангер и носили фамилию. Краузе.
Наступила длительная пауза.
– Вам знакома фамилия Драут, военный атташе германского посольства в 1911-1914 годах в Петербурге?.. Полковник Эрнст Драут, известный в те времена специалист по артиллерийскому вооружению.
Тот, кого теперь называли Густавом Максимилиановичем Краузе, сидел, опустив голову, с посеревшим лицом и остановившимся взглядом.
– Ну, так... – почти шепотом произнёс он. – Всё это догадки, но где факты, где факты?
Неизвестный расстегнул пальто, блеснули пуговицы военного кителя. Он вынул из кармана пальто пожелтевшую от времени газету.
– Это – «Новое время», издававшееся Сувориным и закрытое после февральской революции. В декабре 1914 года в этой газете было напечатано нечто, касающееся вас, господин Краузе. Помните, Густав Максимилианович, вы подали всеподданнейшую просьбу о перемене фамилии, было это в самом начале войны, в августе 1914 года?
Ответа не последовало.
– В этом номере газеты напечатано: «Густаву Максимилиановичу Краузе высочайше разрешено впредь именоваться Георгием Ивановичем Головиным, по фамилии его отчима...» Впрочем, это – ваше личное дело, не правда ли?