Золото гоблинов
Шрифт:
Тот затянувшийся день оказался богат событиями: часов в девять вечера, когда бутылка фальшивой "Финляндии" почти опустела и лицо мое, как отметил АТ, уже перестало изображать трагическую маску, вдруг позвонил господин Верлин. Как ни странно, я сразу узнал его вельветовый баритон с мягким восточноевропейским акцентом. Он рокотал и переливался, уверяя меня, что дела идут блестяще и что фирма "Канадское золото", зарегистрированная им месяца два назад, в ближайшие недели получит аккредитацию в России.
– Вы произвели на меня отличное впечатление, Анри,- убеждал меня голос, не менее
– Господин Верлин,- сказал я, выслушав до конца его, надо сказать, весьма соблазнительный монолог,- очень рад вашим успехам. А над вашим предложением…
АТ, не дав мне договорить, выхватил трубку.
– Паша,- заорал он, вырвав у меня трубку,- Паша, ты ли это?
Боюсь, что и господин Верлин на том конце провода впал в совершеннейший ступор.
– Да-да! – лучился Татаринов.- Это я! Он самый! Уже три года.
Нет, конечно, нет, жребий брошен. Ага, так ты, значит, следишь за периодикой? Почему же ты меня не отыскал в Монреале? Сам работал за границей, понимаю… Ну да, а в телефонной книге мы под фамилией Жозефины. Ну, не знаю, можно ли назвать это успехом… Шесть концертов в Монреале, четыре в Америке… да-да, разумеется… даже отчасти покровительствует. Он вообще оказался очень отзывчивым человеком. Ну, например, я по его рекомендации устраиваюсь ассистентом в летнюю экзотерическую школу. Деньги почти символические, но все-таки первый профессиональный контракт… Паша… слушай, подъезжай немедленно! Подумаешь, выпил! Дай полицейскому полсотни… Ладно, ладно, молчу… хорошо, давай завтра… Пишут. Лялька рыжая пишет. Валентин прислал открытку с оказией. Боятся, конечно.
Он перешел на незнакомый язык, и я не сразу сообразил, что это была латынь.
Выражение лица АТ всегда зависело от языка, на котором он говорил. Русская речь означала некую смесь унижения и гордыни, видимо, въевшихся в плоть и кровь моего друга за годы мытарств на родине. Изъясняясь по-английски, Алексей выглядел так, словно пытался доказать что-то глухому собеседнику. Греческий, на котором он не говорил, а только пел, преображал его совершенно, и, право слово, стоило ходить на его концерты, просто чтобы подивиться возможностям человека. Художник да и только! Тот самый вдохновенный романтик с классических картин. За одно это лицо я готов был простить все глупости, которые мне доводилось от него слышать. Сейчас передо мною стоял еще один Алексей Татаринов, дитя Московского университета, причастный целому пласту жизни, мне недоступному,- запрещенные книги, научные конференции, опыты за полночь, Домбай, уборка картофеля, водка, песни под гитару, кандидатские экзамены, подпольные выставки, самиздат – словом, целая вселенная. Отсвет ее освещал лицо АТ, когда он говорил по-латыни… А потом он снова перешел на русский и лицо его как-то сжалось.
– Нет, там все беспросветно. Абсолютно беспросветно. Нет, ты меня не убедишь. Твой Горбачев с его антиалкогольной кампанией -такой же гэбэшник, как и его предшественники, только европейского лоску нахватался… Кто же меня пустит? Ты же не ездишь в Прагу. Ах, не дразни меня, Паша! Нельзя дважды вступить в одну и ту же реку, особенно если пляж обнесен колючей проволокой.
В разговоре (который для меня, понятно, был монологом) мелькало слишком много незнакомых имен, и я чувствовал себя, как чужой на встрече одноклассников. Наконец АТ повесил трубку и потянулся к бутылке.
– Вообразите, Анри, какие подарки делает нам судьба! Это же Паша! Натуральнейшая часть моей юности! Часть того, что навеки осталось в прошлом. Так мне казалось, во всяком случае. Откуда вы с ним знакомы?
Я
– Несовершенное золото…- протянул АТ, как бы чем-то расстроенный.- Он что, действительно собирается торговать с большевиками?
– Не он, так другие найдутся,- возразил я.- И вы не очень-то воодушевляйтесь, Алексей. Почти полтора десятка лет на Западе наверняка изменили вашего Пашу до неузнаваемости. Крысиные бега, знаете ли. Мне он при встрече показался заурядным мелким предпринимателем, правда, с огромным апломбом. Причем предпринимателем, как бы поделикатнее выразиться, не вполне разборчивым. Складывалось впечатление, что он много чего уже перепробовал, в том числе и не очень кошерного.
АТ надолго замолк.
– Блестящий был ученый,- сказал он наконец.- Кафедра его на руках носила. Уговаривали остаться в России, работу предлагали. Впрочем, я читал, что из Чехословакии тогда бежали все кому не лень. За полной ненужностью новому режиму. Черт бы подрал этих проклятых большевиков! А чего он от вас хочет, мой Паша?
– У меня все-таки образование, практически нет акцента, а ему требуются служащие. Для начала на неполную ставку, консультантом, а затем сулит золотые горы: командировки в Россию, карьеру, большие деньги. Всю алхимическую сторону он берет на себя… От меня требуется только мой опыт почти урожденного канадца. Завтра отпрошусь в банке к дантисту и поеду к нему в контору.
Как чувствовал я себя наутро в Ройял-Банке?
Вот проснулся я, зевая, в своей сиротской или вдовьей, как хотите, постели. Вот вышел, нацепив халат, на кухню, привычными движениями открывая холодильник, доставая яйца, бекон, йогурт, апельсиновый сок.
Вот поставил все это на кухонный стол, покрытый скатертью в плывущих по краю синих уточках, и вдруг спрятал все обратно, побрился, натянул белую рубаху, завязал галстук.
Вот вышел я из дома. Двухквартирные особнячки с наружными витыми лестницами, одна из главных монреальских достопримечательностей, казались мне трущобами, прохожие – мрачными уродами, а весенний ветерок – настырным сквозняком через щель приоткрытого окна. Поравнявшись же со зданием банка, я испытал острый соблазн миновать его, добрести до Сен-Дени и, купив там у уличного торговца в черных очках весь его наличный запас товара, отправиться в лучший мир.
Вместо этого, впрочем, я завернул в столовую напротив банка, добросовестно сжевал недожаренную склизкую яичницу и запил ее стаканом полупрозрачного кофе в бумажном стаканчике.
Немногочисленные ранние посетители – угрюмый строительный рабочий в каске (наверное, поссорился с женушкой за вчерашнюю дюжину пива с приятелями), две длинноногие полногрудые девицы, от которых за версту разило блудом, костистый, лысеющий младший администратор по займам из моего банка, тот самый, занявший мое место, с непроизносимым именем Кржиштоф – все они казались столь же неприкаянными, как я сам. И действительно, разве довольный жизнью отправится в эту забегаловку со стерильными столами и зевающими служителями? Разве что из юродства.
Быть может, все к лучшему, думал я, стыдясь собственных мыслей.
Во-первых, господин Верлин обещает мне увлекательную службу. Во-вторых… Но тут я боялся признаться в своих надеждах даже самому себе. Не будучи искателем приключений, я верю в такое немодное понятие, как любовь. Вчерашняя встреча с АТ меня взволновала. Неожиданно для самого себя я вдруг увидел в нем не только жалкого изгнанника и салонного острослова, но и личность таинственную, даже отчасти романтическую. Конечно, какой я ему друг! Со своим старомодным воспитанием он, вероятно, считает меня человеческим уродом. Но чем черт не шутит.