Шрифт:
Виктор ЧЕРНЯК
ЗОЛОТО КРАСНЫХ
Они не потеряли власть, а обменяли власть зримую,
обременительную, подразумевающую пусть относительную,
но... ответственность, на власть скрытую, беспредельную
и... совершенно безопасную. Они поменяли призрачное
величие кабинетов на несомненное, извечное могущество
денег.
Автор
Хлопья снега. Слякоть под ногами. В глазах редких прохожих пустота, морщины даже на лицах молодых, будто высечены резцом.
Зашторены окна властителей: решали, решают сейчас
...Сумерки. Черная "татра" скользила по улице Щусева. В лобовом стекле отразилась старая пристройка Дома архитекторов. Из готических стрельчатых окон сочился призрачный свет.
"Татра" прошелестела, оставив позади памятник знаменитому зодчему, и замерла у "детского дома" - роскошного номенклатурного дворца, обнесенного железным забором.
На заднем сидении автомобиля едва виделся в углу салона седоголовый человек с размытыми полумраком чертами.
Вспыхнул огонек зажигалки, робкий всполох света метнулся, облизывая бархатную обивку автомобильных кресел... седина волос окуталась сивым дымком.
Милиционер на посту у "детского дома" зевнул, поежился и... скрылся в алюминиевой будке.
Сдавленный крик прянул сверху, будто прокладывая путь стремительно падающей тени...
Глухой удар о землю слился со звуками ожившего двигателя.
"Татра" плавно покатила, удаляясь от "детского дома". Седой так и не обернулся.
Милиционер выскочил из будки и замер над телом, распластавшимся на бордюре.
Ребров - располагающий брюнет около сорока лет - вошел в приемную.
Вышколенная секретарша растянула красивый алый рот, в глазах мелькнуло бесовское и угасло.
Ребров потянул на себя массивную ручку одновременно с разрешающим кивком секретарши. Председатель правления банка Черкащенко крутил хрустальную пепельницу, скользившую по безукоризненно полированной поверхности без единой бумажки.
Черкащенко приветливо улыбнулся: приглашающий жест, дружеское подмигивание...
– Слушаю...
– Черкащенко оставил пепельницу, дотронулся до синеватой наколки у основания большого пальца.
Ребров не успел раскрыть рта. Ожил кремовый телефон с государственным гербом в центре наборного диска.
Черкащенко слушал, его указательный палец снова возил пепельницу по глади стола:
– Да... нет... нет... да... нет...
Ребров попытался отвести глаза, испытывая смущение, будто невольно узнавал чужие секреты.
Черкащенко положил трубку, скользнул взглядом по Реброву, достал пачку "Беломора" и "Пэлл-Мэлл" без фильтра, подумал и... остановился на "Беломоре".
– Слушаю, - с едва заметным нажимом повторил председатель правления.
Ребров извлек из тонкой
– Ух ты!.. Интересно... Ух ты!..
Ребров приподнялся, как хороший службист, удостоившийся поощрения верхов.
Черкащенко сгреб лист мощной пятерней, скомкал, яростно шурша, и швырнул в пластиковую корзину.
Ребров замер. Председатель правления отечески улыбнулся, поднялся... встал и Ребров. Предправления приблизился к подчиненному, положил руку на плечи:
– Запомни: к нам приходят со своим мнением, а уходят...
– выдержал паузу, - с нашим!
Снова ожил кремовый телефон. Черкащенко подцепил трубку. В Реброва дробью полетели да... нет... нет... да... естественно...
В кабинете на Старой площади человек со стертыми чертами - Сановник задавал вопросы:
– Можно перевести на счета нашей фирмы?
– в трубке слышалось - да. Лучше военным самолетом?..
– Нет...
– Связаться с пароходством?..
– Нет. Дипкурьером?..
– Да.
Напротив человека со стертыми чертами замер Седой.
Черкащенко двумя пальцами аккуратно положил трубку "вертушки" на рычаги, будто опасаясь резким движением раздосадовать далекого абонента.
– Слушай...
– неожиданно переходя на ты, заявил предправления.
– У тебя мать болеет?..
– и, перехватив недоуменный взгляд Реброва, пояснил, я должен знать все и обо всех... это и есть моя работа... кстати и твоя... следишь за курсами валют, а надо за людьми... кто за кем стоит... жены, связи, группы влияния... все можно исправить, но... если куснешь, кого нельзя - пропал! Значит, не ориентируешься!
Черкащенко неожиданно нагнулся к корзине, извлек смятый лист, расправил и, глядя в глаза Реброву, выдохнул:
– Ух ты!..
– протянул лист Реброву.
– Возьми! Хочешь жги, хочешь, что хочешь... Черт их знает, кто в моей корзине копается... под моих людей копает...
Ребров оценил расположение предправления, сдавленно поблагодарил.
– Насчет поездки в Цюрих...
– зазвонил телефон. Городской. Черкащенко рявкнул в микрофон:
– Слушаю!..
– и сразу сбавил тон.
– Ты... дорогая... Три карата?.. Ух ты!..
– Положил трубку, вызвал секретаря.
– Отправьте Колю к жене. На фабрику, он знает, пусть забросит ее домой.
Снова ожил телефон под гербом.
– Блядь!
– выругался предправления.
– Вот так работаем, как каторжные... Могу же я обедать?.. Мать их так, - подумал.
– Насчет Цюриха... поедет Чугунов, он уже в возрасте, ты успеешь.
– Встал, подошел к сейфу, отпер, в стальном зеве пачки валюты. Взял несколько купюр, протянул Реброву.
– Матери на лекарства. Насчет болтовни не предупреждаю не мальчик. И спасибо за дочку. Дура дурой, а одни пятерки на приемных экзаменах. Кланяйся отцу. Крепко институт держит, молодец. Отец с матерью по-прежнему живут?..