Золото прииска «Медвежий»

Першанин Владимир Николаевич

Я похоронил Андрея в реке, привязав к спине рюкзак, набитый камнями. Пусть простит его душа, но для меня было очень важно, чтобы он исчез бесследно и тело его не нашли. Если исчезновение группы, посланной на Илим, останется тайной — это, возможно, спасет мою семью от мести Монгола.

К вечеру заметно похолодало. Я поджарил на костре два найденных на берегу гриба и, с трудом проглотив жесткие комочки, погрузился на плот.

Теперь, когда я остался один и без груза, плот можно было уменьшить — это облегчило бы управление. Но никаких инструментов, кроме охотничьего ножа, у меня не оставалось, и я

не стал терять время. Течение подхватило плот, и меня опять понесло мимо скалистых круч, песчаных и галечных отмелей, нависающих над водой деревьев.

Стемнело, но я продолжал плыть, каким-то чудом избегая подводных камней и водоворотов, кипящих у скал, где Нора сужалась до ширины тридцати-сорока метров. Я не чувствовал холода, постоянно работая шестом и веслами. Но к середине ночи все сильнее давала знать усталость. Я сворачивался клубком на досках и замирал, засыпая на несколько минут. Холод будил меня, и я снова начинал двигаться.

Такое состояние на грани полуобморочного сна не могло длиться долго. Сначала неуправляемый плот налетел на мель, потом с такой силой ударился о скалу, что я едва не свалился в воду. Мне пришлось устраиваться на ночлег.

Я жался к костру, и в густом, как изморось, тумане, стреляли и брызгали огнем смолистые еловые ветки. Мне чудился грохот вертолетного двигателя. На мокрой от крови земле извивался и стонал смертельно раненный Ваганов, и я снова и снова стрелял по несущемуся прямо на меня бело-голубому МИ-8.

На рассвете камни у воды, покрытые тонким слоем льда, блестели, как стеклянные. У меня не было даже котелка, чтобы согреть воды. С трудом спихивая с отмели свой порядком измочаленный плот, я подсчитал, что ел в последние дни: вчера — два полузасохших печеных гриба, позавчера — белка на двоих с покойным Андреем и пять или шесть таких же мелких, побитых морозами грибов. Желудок мучительно ныл.

Я перетряхнул рюкзак. Замшевый мешочек с золотым песком, грязное, испятнанное кровью полотенце… По старой, еще лагерной привычке зачерпнул несколько пригоршней воды и медленно, чтобы не застудить горло, выпил. Обманутый желудок на время затих. Еще день-два, и, если меня не подстрелят с вертолета, я начну терять силы от голода. А на охоту у меня нет времени.

Уже выгребая на стрежень, почувствовал прикосновение ко лбу чего-то влажного и холодного. Подняв голову, увидел редкие мелкие снежинки, кружащиеся в воздухе. Высоко в небе плыло одиноко серо-фиолетовое облако. Снежинки, блестя на солнце, быстро таяли, и северный ветер гнал облако дальше. Это был пока еще не снег. Просто зима наступала мне на пятки.

К полудню я дважды стрелял в оленей, выходивших к реке, и оба раза промазал. Потом мне повезло: в прозрачной обмелевшей заводи я подстрелил большую, как полено, щуку и, зажарив на костре, половину ее съел.

Ветер с севера гнал поперек течения сильную волну, плот раскачивало и швыряло со стороны на сторону. Телогрейка и брюки намокли от постоянных брызг, но я упрямо отталкивался шестом или снова брался за весла.

За одним из поворотов увидел ржавый корпус небольшого колесного парохода с высоко торчащей трубой. Это был «Витязь», налетевший на камни и затонувший на Норе в половодье пятьдесят седьмого года, незадолго до моего прибытия на «Медвежий». На каменистом берегу стоял

тяжелый трехпалый якорь. На нем была прикреплена металлическая табличка с фамилиями погибших матросов. Тогда же утонули десятка полтора зеков, но фамилии их никто, конечно, писать на табличке не стал.

Я проплывал мимо «Витязя» дважды: осенью пятьдесят седьмого года, разглядывая обломки через зарешеченный трюмный иллюминатор, и спустя год, стоя на палубе «Анадыря» вместе с ефрейтором Сочкой. Как это было давно!

Ржавый остов «Витязя» остался позади. Я проводил глазами осевшую корму, черные дырки выбитых иллюминаторов. Встреча с погибшим, догнивающим посредине пустынной реки пароходом не прибавила оптимизма. До Нелькана оставалось не менее четырех дней пути, и даже если я одолею эти последние полторы сотни километров, то в поселке меня наверняка ждут люди Монгола. Они знают, что я обязательно там появлюсь, другого пути нет.

Впрочем, я забываю про вертушку. Завтра, в крайнем случае, послезавтра вертолет появится снова и вряд ли мне удастся уйти…

Но мои мрачные предчувствия не сбылись. Я встретил людей, и у меня снова появился шанс вырваться из западни.

18

Стойбище состояло из четырех чумов. Я сидел в самом большом из них, напротив морщинистого, с редкой бородкой якута. Я уже знал, что это глава рода Уланхой, а остальные полтора десятка обитателей стойбища — его жены, дети, племянники и прочая родня.

Я с жадностью съел большую тарелку мясного супа и пил вместе с Уланхоем крепкий, заваренный с травами чай. В центре чума горел небольшой костер, дым вытягивало через отверстие в остроконечной крыше. Женщина, примерно такого же возраста, как Уланхой, и парень в меховой безрукавке курили трубки. Я попросил закурить, и женщина протянула мне свою трубку.

— Может, сигареты есть?

— Сигарет нет, — покачал головой Уланхой. — Кури трубку. Табак хороший, сухой.

Я взял протянутую женщиной обожженную деревянную трубку и жадно затянулся раз — другой. Сразу закружилась голова, и я откинулся на оленьи шкуры.

— Лежи… лежи, — заулыбался Уланхой. — Долго ты по реке плыл. Вон какой худой стал. Карабин твой глянуть можно?

— Гляди.

Обращаться с оружием якут умел. Отведя назад затвор, вытряхнул оставшиеся в магазинной коробке патроны и долго целился вверх. Передвигая прицельную рамку, с уважением заметил:

— Далеко оленей бить можно!

— Далеко, — согласился я.

Уланхой передал карабин парню, и тот тоже долго рассматривал его, примеривая к плечу.

— Продавать не хочешь? — поинтересовался Уланхой.

— Мне надо попасть в Меренгу, — сказал я. — Помоги — и карабин будет твой. Еще добавлю денег на водку, табак.

— Меренга далеко, — подумав, ответил Уланхой. — Тринадцать или пятнадцать дней пути… И столько же дней назад. Мы собираемся кочевать отсюда через неделю. Если я отправлю с тобой сына, нам придется сидеть здесь целый месяц. Давай мы лучше проводим тебя до Нелькана. Через три дня будешь там.

Уланхой говорил не спеша, отхлебывая чай. Но чутье мне подсказывало, что поторговаться можно. Якут задумчиво погладил ложе карабина и вздохнул: