Золото Соломона
Шрифт:
— Помню. Вы с ним отошли на середину дамбы, чтобы поговорить вдали от чужих ушей.
— Да. И тема разговора должна, как и тогда, оставаться тайной. Но вы помните, чем всё закончилось?
— Вы пожали друг другу руки, очень торжественно, как если бы заключили сделку.
— Ваше умение видеть суть порою меня пугает. Итак, зная Мальборо и зная меня, готовы ли вы предположить, что я или он нарушим сделку, заключённую вот так: пред вратами Тауэра, накануне Славной революции, когда и его, и моя жизнь висела на волоске?
— Разумеется, нет,
— Знаю, не продолжайте. Позвольте лишь сказать вам, сержант, что сделка по-прежнему в силе, что наша нынешняя экспедиция — её часть, что всё хорошо, а революция становится славнее день ото дня.
— Вот это я и хотел услышать, — с лёгким поклоном сказал Боб.
Даниель еле сдержался, чтоб не ответить: «Знаю».
Монумент. Конец дня
На середине подъёма они остановились перевести дух. Два молодых паломника сели на каменную приступку под крохотным оконцем; строители не пожалели труда, чтобы заключить капелюшку блёклого неба в массивную сводчатую кладку.
Один из паломников первым делом припал к окну. Несколько мгновений его лёгкие работали, как кузнечные мехи.
— Жалко, что день сегодня какой-то смурной, — заметил он, немного отдышавшись.
— Придётся нам самим его озарить, — отвечал второй. Он втиснул плечо в щель света между каменной кладкой и рёбрами своего спутника, подвинул его и тоже урвал порцию воздуха. Воздух был лондонский, то есть свежим зваться не мог, но после спертых миазмов в стофутовом колодце казался почти живительным.
Паломник постарше, несколькими витками лестницы ниже, споткнулся. Ему не хватило дыхания на крепкое словцо; пришлось ограничиться чередою гневных вдохов и выдохов.
— Свет… не… за… сти… те! — выговорил он наконец по слогу на ступеньку.
Младшие — которые были не так и молоды, обоим хорошо за тридцать — двинулись вверх. Тут они поняли, что сейчас придётся пропустить трёх спускающихся молодых джентльменов. Все трое предусмотрительно отцепили ножны от перевязей и теперь шли, неся шпаги перед собой, будто святые с распятиями в руках.
Младшие паломники были во всём чёрном, если не считать белых воротничков. Строгое платье дополняли чёрные же плащи ниже колен. Наряд выдавал в них нонконформистов — квакеров или даже гавкеров. Навстречу им спускались люди прямо противоположного толка — щёголи с Пиккадилли, пропахшие джином и табаком.
— Мы побывали на небесах, — сладким голосом пропел один. — Там такая скучища, что теперь мы спешим в ад. Не соблаговолите ли уступить дорогу?
Его спутники рассмеялись.
Они не видели, как лица паломников, скрытые полутьмой, отразили отнюдь не набожное веселье.
— Пропусти этих господ, брат! — крикнул первый диссентер тому, что поднимался следом. — Небеса потерпят, а их заждались в аду!
Он приник к холодной стене, а вот его брату, чью спину уродовал огромный горб, пришлось сойти на несколько ступеней вниз и втиснуться в оконную нишу.
—
— Мы пропускаем нераскаянных грешников, отец, — объявил горбун. — Держи себя, как пристало доброму христианину.
— Почему вы не взяли их в плен? Нам нужны заложники!
Необычная фраза прозвучала в тот самый миг, когда первый из щёголей протискивался мимо паломника, вжавшегося в стену. Они были так близко, что щёголь слышал бурчание в животе у диссентера, а диссентер — запах устриц изо рта щёголя. Мгновение оба взвешивали ситуацию: у одного — шпага в руке и стофутовая пропасть за спиной, другой прижат к стене, зато держит тяжёлый посох.
Восходящий на небо отвёл взгляд — не без труда, поскольку не привык уступать — и крикнул вниз:
— Отец, я поговорил с ними и выяснил, что все они — англичане, а не французские драгуны, как мы думали вначале!
Он подмигнул щёголю. Тот, сообразив, что к чему, отвечал: «А!», затем: «Вот и хорошо, а то место для стычки неудачное» — и двинулся в обход горбуна. Через несколько мгновений трое сходящих во ад уже приветствовали старого паломника тем глумливо-вежливым тоном, каким обычно адресуются к сумасшедшим.
— Пора меняться, — сказал горбун. Он выдвинулся из ниши, впустив на лестницу немного серого света, и сбросил накидку, под которой оказался привязанный к спине длинный шлемовидный предмет. На то, чтобы снять конструкцию с одного брата и закрепить её за плечами у другого, ушли несколько минут лихорадочной работы. К концу их оба были взвинчены не меньше, чем отец. Тот догнал сыновей и привалился к окну, тяжело дыша. Свет упал на лицо, способное поведать больше сверхъестественных и безобразных историй, чем целый склад Библий.
— Смурной день, — насмешливо повторил он. — Что за чушь! Солнце не делает погоды — её делаем мы. Сегодня мне охота сгубить денежную систему этой страны, значит, погода для нас славная.
— На этой поганой лестнице народ так и шлындает вверх-вниз. Неужто ты не можешь придержать язык? — спросил один из братьев — тот, которого опутывала теперь паутина верёвок, держащих шлемовидный предмет.
— Покуда это на виду, смешно разводить тайны, Джимми, — ответил отец.
Оценив его правоту, другой брат — который стоял теперь с прямой спиной, держа в руке посох — набросил на Джимми плащ, превратив его в горбуна.
— Неужто нет иного способа попасть в Тауэр, отец? — спросил он.
— Ты о чём?
— Людные таверны под самой стеной. Забросить оттуда крюк…
— Служанки узников каждый день ходят за покупками. Можно было бы поменяться с кем-нибудь из них платьем, — подхватил Джимми.
— Спрятаться в телеге с сеном…
— Или с корнуоллским оловом…
— Прикинуться цирюльником, который бреет какого-нибудь знатного узника…
— Я сам раз пробрался туда с похоронной процессией, просто чтобы посмотреть…