Золото Соломона
Шрифт:
— Должен ли я заключить, что нынешняя экспедиция берёт исток в философском споре? — Барнс огляделся, словно увидел шлюп в новом свете.
«Аталанта» уже вышла в фарватер и, не сдерживаемая более медлительными баржами, подняла больше парусов, чем на первом отрезке пути. На правом берегу меловые холмы отступали от реки, расширяя полосу болот у своего подножия. Слева лежал Тилбери — последний порт на том берегу; дальше до самого моря тянулись илистые отмели. Даже с прибавленными парусами до цели был не один час; Исаак
Он поднял глаза, выискивая подходящее небесное тело, однако погода хмурилась. Впрочем, под рукой был другой пример: волны, расходящиеся от корпуса, и отмели за Тилбери.
— Я не вижу солнца. А вы, полковник Барнс?
— Мы в Англии. Слухи о нём до меня доходили. Во Франции я как-то его видел. Сегодня — нет.
— А луну?
— Сейчас она полная и зашла за Вестминстер, когда мы грузились на Тауэрской пристани.
— Луна с другой стороны планеты, солнце за облаками. И всё же вода, которая нас несёт, подчиняется им обоим, не правда ли?
— Согласно надёжным источникам, отлив на сегодня не отменён. — Барнс взглянул на часы. — В Ширнессе он ожидается в семь утра.
— Сизигийный отлив?
— Исключительно низкий. Посмотрите сами, какое течение.
— Почему в отлив вода устремляется к морю?
— Под влиянием Солнца и Луны.
— Однако мы с вами их не видим. Вода не обладает зрением и волей, чтобы за ними следовать. Каким образом Солнце и Луна, столь далёкие, приказывают воде?
— Тяготение. — Полковник Барнс понизил голос, словно священник, произносящий имя Господне, и огляделся — не слышит ли их сэр Исаак Ньютон.
— Теперь все так говорят. В моём детстве не говорили. Мы бездумно повторяли за Аристотелем, что в природе воды тянуться за Луной. Теперь, благодаря нашему спутнику, мы говорим «тяготение». Нам кажется, что мы стали умнее. Так ли это? Поняли вы приливы и отливы, полковник Барнс, оттого, что сказали «тяготение»?
— Я и не утверждал, что понимаю.
— Весьма мудро.
— Довольно, что понимает он, — продолжал Барнс, глядя вниз, как будто мог видеть сквозь палубу.
— Понимает ли?
— Так вы все утверждаете.
— Мы — то есть Королевское общество?
Барнс кивнул. Он смотрел на Даниеля с некоторой тревогой. Даниель молчал, мучая его неопределённостью, так что Барнс наконец не выдержал:
— Сэр Исаак работает над третьим томом, в котором разрешит все вопросы, связанные с Луной. Объединит всё.
— Сэр Исаак выводит уравнения, которые согласовывались бы с наблюдениями Флемстида.
— Таким образом, вопрос будет решён окончательно; и если теория предсказывает орбиту Луны, то она применима и к плесканиям морской воды.
— Но разве описать значит объяснить?
— По мне так это неплохой первый шаг.
— Да. И его сделал сэр Исаак. Вопрос,
— Он или Лейбниц?
— Да.
— Лейбниц ведь не занимался тяготением?
— Вам кажется, что сэру Исааку, сделавшему первый шаг, легче сделать второй?
— Да.
— Мысль естественная, — признал Даниель. — Впрочем, иногда тот, кто вышел раньше, забредает в тупик и остаётся позади.
— Как может быть тупиком теория, которая безукоризненно всё описывает?
— Вы сами слышали недавно, как сэр Исаак выказал опасения насчёт Лейбница.
— Потому что Лейбниц близок к Софии! Не потому, что он более великий учёный!
— Простите, мистер Барнс, но я Исаака знаю со студенческой скамьи. Поверьте мне, он не оцеживает комаров. Если он так тщательно готовится к битве, значит, ему предстоит схватка с титаном.
— Чем Лейбниц опасен сэру Исааку?
— Хотя бы тем, что не ослеплён восхищением и в отличие от англичан готов задавать трудные вопросы.
— Какие именно?
— Например, тот, что задал сейчас я: как вода узнаёт, где Луна? Как она чувствует Луну сквозь Землю?
— Тяготение проходит сквозь Землю, как свет — сквозь стекло.
— И какое же оно, это тяготение, если может проходить сквозь плотное вещество?
— Понятия не имею.
— Сэр Исаак тоже.
Барнс на мгновение замер.
— А Лейбниц?
— У Лейбница совершенно иной подход, настолько иной, что многим кажется диким. Преимущество его философии в том, что она не требует говорить глупости о тяготении, струящемся сквозь Землю, как свет сквозь стекло.
— Тогда у неё должен быть не менее серьёзный изъян, иначе величайшим учёным мира был бы не сэр Исаак, а он.
— Быть может, он и есть величайший, но никто об этом не знает, — сказал Даниель. — Впрочем, вы правы. Изъян Лейбницевой философии в том, что пока никто не может выразить её математически. И потому он бессилен предсказывать затмения и приливы, как сэр Исаак.
— Тогда что хорошего в философии Лейбница?
— Возможно, она правильная, — отвечал Даниель.
Холодная гавань. Тот же день
Тауэр мог бы стоять вечно, почти не требуя ухода, если бы не род человеческий. Опасность этой конкретной заразы заключена не столько в разрушительной, сколько в неукротимой созидательной деятельности. Люди постоянно тащат всё новые строительные материалы через многочисленные ворота и возводят себе жильё. С веками эти жалкие сооружения рассыпались бы в прах, оставив Тауэр таким, каким замыслили его Бог и норманны, если б не ещё одна дурная особенность людей: найдя убежище, они его заселяют, а заселив, тут же принимаются чинить и достраивать. С точки зрения смотрителей, Тауэр страдал не от нашествия термитов, а от засилья ос-гончаров.