Золото таёжной осени

Кот Седой – очень старый кот. Привезла его после смерти отца с Южного Урала на Крайний Север Западной Сибири, в Югру, в таёжное село Зауралья, что приютилось с древних времён рядом с горами Приполярного Урала. Так южанин волею судьбы стал северянином, проделав долгий и очень сложный путь, длинною в тысячи километров, побывав и на Среднем, и на Северном Урале. С котом трое суток ехали с пересадками в Екатеринбурге, Приобье, – в поездах, на трамвае Свердловска. Кот спал в вокзальной гостинице в ожидании очередной пересадки; ехал на маршрутках, такси. А в конце путешествия, занявшего более пяти суток, летел над безбрежной Западно-Сибирской равниной, над поймой великой реки Обь в самые верховья её притоков горных, Уральских – на вертолёте. Потом опять – такси. И вот наконец-то! – новый дом! Новая семья!

Новый хозяин! Новая обстановка. Надо отдать должное коту, – наш дом он воспринял сразу же своим, быстро освоил и чердак многоквартирного сооружения. А вот за хозяина принял не меня, а моего мужа, тут же оценив, кто реальный глава дома, от кого пахнет привычно куревом, порой и – рюмочкой, лесом, огородом и прочим, чисто мужским ароматом.

12 сентября 2012-ого года всем семейством отправились на осеннюю охоту к горам уже побелевшего от снега Приполярного Урала. И кот в переноске следовал весь путь уже с нами! Так южный кот впервые оказался в северной тайге. Поднялись в свою избу по горной своенравной реке Манья с ночевой в нижней избе за два дня на деревянной лодке- горнячке, предназначенной, именно, для прохождения коварных стремнин и прочих непростых особенностей наших северных рек. Позади остались душещипательные перекаты, завалы брёвен, телевизоры, центральное отопление, люди. А для Седого в прошлое ушла, оставшись позади, жизнь городского хозяйского кота юга Урала и началась новая бытность северного сибиряка – северного кошака.

Кот ещё не освоился. Ещё не привык к новой жизни, к охотничьим собакам, к мужу, ко мне, к новым запахам. На шее у него прикреплена красная верёвочка, чтобы не потерялся по пути. – Красный цвет виден на фоне зелени издали. Он очень боится фотоаппарата и всего нового. Только отпустила из вида, как лайки загнали кота на кедр. Благо, – не угнали в урман, где Седому не выжить. Хорошо, что старый котяра вмиг сообразил: силы не равны и таёжным зверем взмыл по шершавому стволу близстоящего дерева в самые того вершины, устроился там на безопасном суку. То случилось ночью, когда выпустила Седого до ветру на чердак зимовья. Ночью сняла кота с высокого кедра, подставив лестницу. Кот, хоть и почти меня не знал, на «Кис! Кис!» доверчиво спустился и пристроился привычно на моём плече. Так он постоянно ездил на плечах отца по шумному городу по дороге в сад и обратно. С Седым на плечах, вдвоём, аккуратно спустились по шаткой лестнице. – Боялась ползать по хлипкому лестничному деревянному сооружению в заполночь, при рассеянном свете лишь звёзд. Муж уже крепко спал и его не будили. Зашли в избу и уснули вместе, – кот устроился под боком, успокоившись, приняв таёжную избу за новый дом, а нас – за его хозяев.

Лайки воспринимают кота, ровно вражину, и сравнивают с соболем. Кошек любого вида они люто ненавидят и нещадно с ними расправляются. – Такова их суть. А кругом… – золото осени, новая жизнь для всех, – с трагедиями, невосполнимыми потерями. Пишу сейчас, а кота уже нет. Прожил Седой восемнадцать лет. Из них пять лет – на Крайнем Севере Югры, ездил с нами в тайгу каждую осень, до глубоких снегов, до Новогодних праздников жил в северной тайге. Погиб этой весной в тайге и муж. Давно нет Бима и Дружка. Бима убили жестоко по заказу молодого соседа, кому он мешал воровать свет, подключаться к общедомовому счётчику, с раскидкой своих расходом на соседей дома. Дружок умер мирно, от старости, тоже прожив около восемнадцати лет. Таково золото таёжной осени. Оно блеском озаряет урман в сентябре, но неизменно тускнеет, опадает, исчезает, переходя в землю, в зиму, давая опору новой поросли весной. Таков круговорот жизней, в котором мы схожи с осенним листом.

9 октября 2015 год. Западная Сибирь, Крайний Север Югры, Зауралье. Сильный ветер. Идёт снег. Утром проснулись, – минус четыре на градуснике, днём потеплело – минус три. Ночью на нас налетел ураганный ветер. Весь день буйствует свирепый ветруган со снегом, – настоящий буран!

Впервые вижу подобную непогодь в лесу, в начале октября, в первой половине осени. Лес тревожно гудит. Избу продувает насквозь. Сильно крутит суставы на непогОдь. Птиц нет – попрятались. Последние лебеди с океана Северного пролетели над нами спешно вчера. В избе тепло натоплено, уютно. Зимовье временами вздрагивает от порывов всёсокрушающего одичавшего свирепого ветра. А кот Седой спит на моей

постели и громко храпит, чисто человек, – ему и буря нипочём! – Сопит, открыв рот.

Ночью на непогоду приснился сон:

– Ураган гудит, мечутся чёрные тучи. Я стою где-то, на верхнем этаже городской высотки. Её жутко раскачивает. Страшно! Вижу, как на нас несётся ураган и падает огромный пассажирский самолёт. Хорошо вижу лайнер, терпящий бедствие. Он потерял управление и рушится на городские дома. Начинаю метаться, не знаю, где спрятаться, чтобы не погибнуть при столкновении, – самолёт, падая, идёт прямо на меня, катастрофично ужасающе снижаясь. Люди бегут в панике,– кто-куда. Самолёт круто идёт вниз на соседний многоэтажный дом и падает, неуправляемо развернувшись боком…

Читаю вечерами уральского сказочника Бажова о Сысертском заводе. – Поражает поголовное дикое пьянство в народе, а винят в том заводовладельцев!..

А самолёт – пассажирский «Боинг» чуть позже упал в реальности, сбитый…

Звонила сестре. Телефон выдаёт: «Говорит по второй линии». Следом входит СМС: «Абонент находится в роуминге, наберите номер… – высвечивает номер мужа! А ниже: «Набрано с номера сестры!..». Та говорит, – не может ничего сделать несколько минут, – не отключить телефон. – Не понятно, что происходит!..

На Урале зверствует ковид! Болеют знакомые, большинство стараются скрыть друг от друга, что больны. Мужу сестры, хирургу, непрерывно звонят дальние родственники, о коих ранее и не вЕдывали: все по ковиду хлопочут, чтобы помог в лечении «по родству»… – дико! Он – травматолог в районной больнице. Звонят со всех концов страны, надеясь на «особое» лечение… – подешевле, качественнее. В «друзья семьи» нахрапом упорно прёт и бывший его одноклассник. Для получения мужской поддержки, гадко говорит про свою жену, – тоже их одноклассницу, а ныне торгашку, типа: «Старая, кляча, едва таскается…». А сам… – жених! – Убийца! Свою бабку ещё по молодости из-за бабкиной квартиры избил до смерти; отсидел десятку за умышленное убийство. Жена его ждала с тюрьмы, растила детей одна, ему помогала. А тот вышел и пошёл по молодухам, пнув верную жену под зад, как истрёпанную лихолетьем старуху, сам пристроился к городскому православному храму, где теперь регулярно поёт в церковном хоре. Тем и зарабатывает весьма неплохо. А старушки городские млеют, боготворят, последние «гробовые» копейки в церкву несут. А то не ведают, что отдают последнее убийце такой же бабки. Знали б, чьим благостным церковным песнопением заслушиваются?!..

Глянула в окно:

По горному склону от нашего дома к дороге крадучись, пробирается котяра соседей. – Чистенький! Ухоженный! – Чистые, белоснежные носочки на четырёх лапах! Мордочка чёрная, ровно уголь, и контрастом сияет белоснежный нос, белые щёчки. – Красивая, необычная расцветка! Хвост кошака распушен, поднят горделиво, боевито вертикально вверх. – Явно, только что воевал с кем-то, а теперь продирается по травам тайно, верно дикий зверь. Постоянно оглядывается назад: «Не преследует ли враг? – соседский кот!». Крадётся осмотрительно, – боится!

Поднявшись к дороге, не решается её тотчас перейти, стоит- размышляет. И передумывает, – останавливается, возбуждённо потрясывая хвостом, разворачивается и спускается обратно вниз по склону, по пути усиленно струйками пахучими мускуса метит полынь. У дома крадётся вдоль стены, заворачивая за край, уходит домой.

Сегодня – золотая осень! Желто. Облетает листва. В городке Миньяр ужасно пыльно. Отвыкла от промышленной копоти. Карьеры нещадно гложут горы, перемалывают зубами дробилок некогда живописные вершины по долине давно нечистой реки Сим. Щебень непрерывно грузится в километровые товарняки – и днями, и ночами, и летами, и зимами. Городок чахнет, нищает. Завод развалинами зияет чёрными нутрами разрухи. А природа кромсается и увозится на продажу в дальние дали, обогащая миллиардеров – москвичей, что давно живут «за буграми». «За буграми» строятся и расхваливаемые пути – дороги, а мы крошим последние зубы, подпрыгивая в расхлистанных машинах на буграх российских региональных дорог. И не взвоешь от алчности, тупости нашей собственной…