Золото
Шрифт:
— Бойко написано!.. Это… ваш будущий супруг?
Гостья испуганно отшатнулась.
— Вы… вы понимаете, что это такое?
— Понимаю! — усмехнулся совершенно спокойно Карновский. — Смертный приговор кандидату и дворянину Вячеславу Карновскому и всем его предприятиям.
— Вы ещё можете шутить?
— Видите ли, Надежда Николаевна, тот факт, что ваш супруг, виноват, будущий супруг нашёл нужным осведомить меня о своём оружии, доказывает, что приговор ещё не конфирмован. Это во-первых. Во-вторых, я уверен, что с этой стороны я вообще в безопасности,
— Вы ошибаетесь, — возразила гостья холодно. — Волынцев не посылал меня к вам. Он просил меня занести корреспонденцию на почту.
— И вы?! — радостно, дрогнувшим голосом вскрикнул Карновский.
— Я распечатала конверт и принесла корреспонденцию вам.
— Значит?..
— Ничего не значит! — ещё холоднее ответила девушка. — Я не хочу ничьей гибели… в том числе и вашей. Вот и всё.
— Мне нечего бояться, но… я считал вашего будущего мужа значительно умнее.
— Что вы хотите сказать?
— Не волнуйтесь и рассудите сами. Вы поймёте, что ваш долг теперь пойти к Волынцеву и во имя хотя бы вашей любви взять с него слово не делать ни одного шага против меня до тех пор, пока я сам не скажу: можно!
— Вы с ума сошли!
Карновский быстро подошёл к девушке и, наклонившись к её лицу, заглянул в её странно мерцавшие под вуалью глаза.
— Надежда Николаевна… Надя!.. — сказал он новым, неожиданно мягким голосом. — Помните, вы позволили мне называть вас так когда-то?.. Слушайте! Вы знаете, я никогда не лгал вам… В тот момент, когда я задумал это предприятие, когда я делал заявку на участок, я не подозревал, что мой прииск не золотоносная почва, а старый погреб постоялого двора, где тридцать лет тому назад неизвестный мне хищник или скупщик, Бог его знает, прятал свои запасы… Вы мне верите?..
Девушка утвердительно кивнула головой.
— Первые подозрения у меня появились тогда, когда я лично исследовал шурфы… Это правда. Но подозрения бесформенные, без оснований. Я даже не догадывался ни о чём в то время. Истину я обнаружил значительно позже, глубокой осенью, когда к делу привлечена была масса людей. Понимаете? И этих людей вместе со мною губит литературное упражнение вашего избранника.
Гостья отрицательно покачала головой.
— Николай говорит, лучше пожертвовать сотней, чем тысячами людей, которых вы привлечёте к вашему дутому делу.
— Математически верно и… математически честно. Спросите же эту сотню обречённых вашим супругом, предпочтут ли они погибнуть теперь или вместе, хотя бы с тысячью, иметь хоть слабую надежду на спасение. А налицо не надежда, а простой расчёт. Расчёт безошибочный. Ваш будущий муж знает, поймите, знает, что весной у меня будут средства для ликвидации этого дела, и знает, что до весны мои «жертвы» не рискуют ничем.
Надежда Николаевна безнадёжно покачала головой.
— Он не верит вам. Он не верит, что вы ликвидируете дело. Он думает, что вы намерены раздувать его весной ещё больше.
— Идиот! Ради Бога, простите!.. Но вы сами, вы-то мне верите?
Гостья откинула вуаль и впилась в лицо Карновского огромными глазами, жутко мерцавшими из-под загнутых длинных ресниц.
— Теперь… верю! — медленно сказала она и снова спрятала своё бледное лицо под вуалью.
— А в таком случае, — звонким молодым голосом сказал Карновский, — мне не страшны никакие корреспонденции и выпады вашего мужа. Смело отправляйте этот пасквиль, если хотите и если у вас поднимется рука разбить сотню жизней.
— И вы уверены, что сумеете спасти всех?
— Уверен. Нет, не только уверен, а даю своё честное слово! Вы слышали, Надя, чтобы я не исполнил когда-нибудь слова?..
— Я вам верю, — ответила девушка и быстрым движением бросила листок бумаги в камин. На углях вспыхнуло синее пламя. И закоробилась чёрная шкурка.
— Что вы сделали? — вскрикнул Карновский.
— Я скажу ему, что письмо отправлено, — спокойно ответила девушка.
— Но он же увидит, что в газетах нет, и пошлёт другое.
— Нет. Он страшно самолюбив. Он будет думать, что корреспонденцию забраковали, и не напомнит о ней.
Гостья направилась к двери, потом обернулась к Карновскому и сказала нерешительным, просящим детским тоном:
— Вячеслав Константинович! А теперь вы этого не можете устроить?
— Чего, Надя?
— Ну, вот этой… ликвидации?
Карновский усмехнулся:
— Не могу. Для этого необходимы деньги.
— Большие?
— Не меньше семидесяти тысяч.
— Ну а если… если вы умрёте до весны?
Карновский горько рассмеялся.
— Господи! Да меня все окончательно решили похоронить этой зимой!.. Нет, Надя, я не умру. А если бы заболел, то честно уладил всё перед смертью.
— Вы не шутите?
— Нет.
— Ну, прощайте!
Она решительно двинулась к двери.
— Постойте! — окрикнул Карновский. — Одну минуту!..
Надежда Николаевна выжидательно обернулась к нему с порога. Карновский, помолчав несколько мгновений, тихими, неверными шагами приблизился к ней и спросил сорвавшимся голосом:
— Вы меня… не любите?
Девушка-гостья испуганно отпрянула, опустила голову и, избегая его взгляда, кивнула.
— Совсем не любите? А вашего будущего мужа вы любите?
— Да! — ответила Надежда Николаевна, всё так же не поднимая головы, тем усиленно твёрдым тоном, каким говорят люди, которым удалось наконец уверить себя самих.
Карновский молча поник головой.
— Вячеслав Константинович! — тихо окликнула она, подходя ближе. — Не будем никогда говорить об этом. Я до сих пор верю вам, несмотря ни на что. Я помню, как вы приехали к нам в первый раз, такой смешной, неуклюжий. Вы были… хороший… Помните, как мы гуляли тогда? Помните? Один раз, над обрывом у Волчьей Пади, вы стали говорить мне про утёсы, там, внизу… Помните, вы говорили о том, что эти обломки слагались на страшной глубине, под страшным давлением, что они утеряли следы живой жизни, несомненно в них бывшие… Я помню все ваши слова, решительно все.