Золото
Шрифт:
— Да! — странным, захлёбывающимся голосом почти беззвучно ответил Карновский, прикрыв рукою глаза. — Да! Помню… Там теперь лёд…
— Где?
— Холодно… лёд… — снова беззвучно повторил Карновский, словно в забытьи. — Там, на этих утёсах… Зима!..
— Замолчите! — рыдающим голосом крикнула девушка. — Замолчите! Мне страшно.
Карновский вдруг выпрямился.
— Надежда Николаевна! — сказал он сразу окрепшим, почти весёлым тоном. — Вам очень хочется, чтобы я уладил всё теперь же?
— Не-е знаю… Как хотите. Делайте, как знаете.
— Надежда
Он нерешительно поглядел на маленькую бледную руку, поднёс было к губам, потом выпустил сразу.
— Нет! — сказал он с добродушной иронией. — Лучше не надо. Ваша рука — собственность учителя математики, а я… спекулянт!.. Маша! Посветите на лестнице барышне.
Несколько минут он стоял неподвижно, с окаменевшим лицом, пристально глядя в камин, потом снова надавил кнопку звонка.
— Серый заложен?
— Давно, барин.
— Пусть Кирьян съездит на телеграф. Поскорей. Потом пусть распрягает!..
Карновский подошёл к письменному столу, отыскал блокнот и вывел размашистым почерком: «Петербург, Сергиевская, Прасковье Игнатьевне Шубиной. Согласен. Женюсь на Тамариной. Немедленно восемьдесят тысяч государственный банк. Вячеслав».
V
— Тебе чего надо? На минуту бы дали душу отвести!.. — рассердился исправник, заметив в дверях украшенную медалями грудь старшего городового. — Кто просит? Абрамов?.. Тьфу, чтоб тебя… Напугал!.. Я думал, кто из губернии. Что ж он ломается… Проси сюда.
Старший осторожно просунул меж портьерами наголо остриженную голову с багровым затылком и прогудел почтительным, сдержанным басом:
— Так что дозвольте вам, ваше… скродие, доложить, их благородие, господин становой пристав Абрамов, просят в управление выйти… Они из уезду… Сурьёзное дело!
— Э… ч-чёрт!..
Исправник, кряхтя, поднялся с кожаного, просиженного дивана и поплёлся в переднюю.
— Пётр Иваныч! Тащи его сюда! — крикнул городской голова, тучный водяночный мужчина с выкаченными оловянными глазами и вечно потевшей лысиной.
Исправник обернулся с порога и ответил:
— Обязательно!
— Хлопотливая должность, — вздохнул городской голова, принимаясь за блюдечко с чаем, который он не мог до сих пор отучиться пить вприкуску.
Товарищ прокурора, худощавый брюнет с подстриженными по-английски усами на бледном фатоватом лице, вскинул на нос пенсне и сказал, кривя рот в саркастическую усмешку:
— С сегодняшнего дня хлопотливость должности нашего почтенного Петра Иваныча имеет шансы значительно уменьшиться.
— Почему? — тревожно спросила из-за самовара исправничиха, подобно большинству обывателей, втайне ждавшая от прокурора постоянно какой-нибудь не совсем приятной неожиданности.
Прокурор кисло усмехнулся.
— С отъездом нашего почтенного юбиляра обязанности полиции, да и мои также, теряют значительную долю сложности.
— Это про какого же вы… юбиляра? — прохрипел голова, с неприязнью глядя на аккуратно выбритую «английскую» физиономию.
— Про кого? Очевидно, про того, кого мы с такой помпой чествовали обедом в клубе и провожали три часа тому назад… Про гения торговли и промышленности. Про господина Карновского.
— А-а! — сказал голова значительно.
А земский доктор, бородатый брюнет с ласковым голосом, спросил, поблёскивая золотыми очками:
— Это вы изволите говорить про того Карновского, на прощальном обеде которому вы с нами вместе изволили присутствовать?
— Предположим, — процедил прокурор.
— Того Карновского, с которым вы изволили сегодня, насколько я мог заметить, горячо чокаться шампанским? — продолжал доктор.
Прокурор промолчал и сжал губы в презрительную улыбку.
Городской голова засопел и сказал, подмигнув доктору:
— У Карновского, слышь, тётушка в Питере за сенатором замужем.
— А-а-а!.. — значительно протянул в свою очередь врач.
Местный Плевако, присяжный поверенный Никольский, тряхнул картинно свисавшей прядью волос и обвёл стол изумлёнными глазами.
— Изумительно! — горячо отозвался он. — Изумительный человек, говоря откровенно. Помилуйте! Ликвидировать дело в начальной, так сказать, стадии его развития! Заплатить всем полным рублём… и это в такую минуту, когда только ленивый не точил на него зубы, когда все и каждый норовил подставить ему ногу… Нет, знаете, отъезд таких людей из нашего края, и отъезд навсегда, — это огромная потеря. Сегодняшний день действительно юбилей, но… печальный юбилей!
— Таких людей понимать надо, — сочувственно отозвался голова.
— Именно понимать! — подхватил адвокат. — А много ли найдётся у нас способных понять талант и ширину его размаха? — значительно покосился он в сторону сорокалетней вдовушки Паншиной, наследовавшей после мужа богатейшие прииски.
— Мне кажется, мы ещё услышим про Вячеслава Константиновича, — задумчиво сказал Закржевский, позванивая в стакане ложечкой. — Такие натуры не меркнут, не догорев до конца.
— Какое-нибудь крупнейшее, громкое предприятие в столице? — мечтательно проговорил адвокат.
— Или… громкий процесс! — язвительно отозвался со своего места прокурор.
— Жалеете, что вам не придётся выступить его обвинителем?
— Отчего же? Весьма вероятно, буду иметь это удовольствие… Стоит получить перевод в Петербург.
— Ну, в таком случае Вячеслав Константинович может спать спокойно! — пробасил голова. — Разве детишкам его за наследство спорить придётся. Тогда, пожалуй, с вами в петербургском суде они встретятся…
— Ах! Кстати! — встрепенулась головиха, шушукавшаяся с хозяйкой. — Детишки? Оказывается, наш Вячеслав Константинович поехал жениться!