Золотое дерево
Шрифт:
— Под капитаном Дево убили трех лошадей, но он каждый раз садился в седло нового скакуна. Их много бегает по полю боя. Не беспокойтесь, мадам. В последний раз, когда я видел его, он был жив — живее не бывает — и крушил противника налево и направо.
Но тут громкий окрик майора Арну прервал их разговор.
— Ваше место у операционного стола, мадам Дево! Не забывайте об этом!
Габриэль стремглав бросилась в палатку, где хирург накладывал швы на рану солдата, находящегося в беспамятстве. Так поступали со всеми ранеными, у которых были повреждены внутренние органы, поскольку для подробных исследований просто не было времени.
— Я наводила справки о своем муже, — торопливо
Хирург гневно взглянул на нее, хотя по натуре он не был злым человеком и в душе сочувствовал Габриэль.
— Для этого у вас будет время, когда закончится сражение, — бросил он. — А сейчас ваша помощь требуется раненым.
Теперь раненых перевязывали уже не на операционных столах, а на отдельных, предназначенных для этой цели. У хирургов не было ни минуты покоя, поскольку у палаток уже сидели и лежали десятки, которым требовалась их помощь. А люди все прибывали и прибывали. Как только кончалась операция, санитары снимали раненого с операционной го стола и клали его на стол для перевязок, за одним из таких столов стояла теперь Габриэль, работавшая одна, хотя, когда ей требовалось, она звала на помощь одну из женщин.
Мужество и стойкость раненых восхищали ее.
Каждый из них стремился к тому, чтобы их раздавленные и раздробленные конечности ампутировали как можно скорее, опасаясь, что начнется нагноение раны и заражение крови. Они пытались шутить, расхваливая свой прекрасный цвет крови, и стойко переносили боль, когда хирург инструментами, а подчас просто пальцами извлекал из их тел пули. Но несмотря на наигранную веселость и браваду, серые лица и невольные гримасы боли, появлявшиеся на них, выдавали раненых. По-видимому, они соблюдали неписанный закон, в соответствии с которым солдатам следовало вести себя на операционном столе также мужественно и отважно, как и на поле боя. И все же некоторые из раненых не могли сдержать рвущиеся из груди крики боли и стоны; были среди них и умирающие. Время от времени на глаза Габриэль набегали слезы, особенно в те минуты, когда она видела, как хирург прекращал свою работу, поскольку раненый умирал тут же на операционном столе.
Из рассказов поступавших с поля боя солдат постепенно вырисовывалась картина сражения. Британская пехота и артиллерия, понесшие большие потери, вынуждены были отступить и перейти к обороне, а французы, добившись преимущества, вновь пошли в атаку. К концу дня Габриэль перестала ориентироваться во времени. Она вся с головы до ног была в крови, как и остальные хирурги и санитары, брызги крови засохли у нее в волосах. Одна из женщин, которая принесла ей свежие бинты, сообщила, что французская кавалерия предприняла атаку. Двенадцать тысяч всадников во главе с маршалом Неем устремились на британские позиции. Битва почти была выиграна. Габриэль удовлетворенно вздохнула, получив такое сообщение, откинула непокорную прядь волос со лба и прочитала про себя молитву за Николя, продолжая бинтовать колотую рану, на которую майор Арну только что наложил швы.
Позже снова пришли хорошие новости с поля сражения. Кавалерия предпринимала одну атаку за другой — всего по некоторым оценкам было сделано двенадцать попыток, — а успешно защищавшиеся британцы теряли позицию за позицией. Но особо ощутимый удар был нанесен противнику французской пехотой, отбившей у неприятеля хутор — ключевую позицию британцев. Более того, целый батальон немцев, союзников англичан, обратился в бегство, что привело к образованию бреши в обороне. Часы герцога Веллингтона были сочтены. Все ждали, когда Император нанесет решающий удар.
Узнав последние новости, Габриэль вновь принялась за работу. Солнце уже клонилось к закату. Внезапно в палатку вбежал санитар и прокричал новость, которую только что услышал сам.
— Император отправил в бой Гвардию!
Элита армии, лучшие воины Императора! Он весь день держал их в запасе. А теперь они сметут все на своем пути и принесут окончательную победу. Габриэль с облечением вздохнула, радуясь тому, что сражение вот-вот закончится. Она ободряюще улыбнулась раненому, лежащему перед ней на столе, и вновь принялась перевязывать его бедро, из которого только что была извлечена пуля.
— Итак, победа за нами, — сказала она ему.
— Я никогда не сомневался, что так оно и будет, мадам.
Когда начало смеркаться, в палатке зажгли фонари. Вся поляна, на которой располагался госпиталь, была усеяна ранеными, ожидавшими своей очереди, между ними были оставлены узкие проходы к палаткам и складам с медикаментами. Несмотря на это, поток раненых не иссякал, а напротив, с каждой минутой увеличивался. Их уже негде было класть. И хотя хирурги не прерывали своей работы ни на секунду, некоторые раненые вынуждены были ждать в течение нескольких часов своей очереди. Стоны и крики боли не утихали. Многие страдали от жажды, и Гастон вместе с женщинами ходил по рядам, поднося к пересохшим губам кружки с водой.
И все же все эти раненые могли считать себя счастливчиками, поскольку на поле боя лежали тысячи их товарищей, до которых трудно было добраться из-за шедших до сих пор боев. Некоторые лежали в самой грязи, другие на ржаном поле среди мертвых тел, их топтали сапоги отступающей пехоты и копыта боевых лошадей. Легко раненые пытались отползти в сторону. Но Николя не мог даже пошевелиться.
Он не помнил, как его ранило. Картины боя возникали в его воспаленном мозгу, он впадал в полузабытье или дремоту. Временами он как будто видел перед собой развевающийся на ветру полковой штандарт, это воспоминание помогало ему справляться с болью. Порой он чувствовал себя посреди кровавой сечи, он рубил, колол и бил наотмашь, что-то ожесточенно крича. Он выхватил из руки умирающего однополчанина штандарт и поскакал дальше. Было ли это на самом деле или только казалось ему в полубреду, он не знал. Все образы были зыбки и смутны.
Странным образом Николя вдруг припомнил раздавшийся где-то неподалеку крик, прозвучавший по-английски:
— Пощадите его! Он это заслужил своей отвагой! — этот крик слился в его воспоминаниях с занесенной над его головой саблей, клинок которой олицетворял смерть. Возможно, именно этот крик офицера вражеской армии спас ему жизнь. Но он об этом, конечно, никогда не узнает… Силы Николя убывали с каждой минутой, его раны кровоточили. Временами ему казалось, что его дух, как будто уже расставшись с бренным телом, высоко парит над ним, распростертым на грязной траве среди окровавленных трупов людей и лошадей. Ему не жаль было расставаться со своим телом, потому что оно было вместилищем невыносимой боли, от которой он хотел избавиться.
Внезапно под ним снова начала дрожать земля, по-видимому, от рвущихся где-то неподалеку снарядов. Но залпов не было слышно, и тогда он понял, что это кавалерия вновь идет в атаку. В который уже раз за этот день? По крайней мере два или три раза над его головой проносились отряды всадников, атакующих вражеские позиции. Вдобавок ко всем его ранам острые копыта лошадей раздавили его правую ладонь и сломали руку, словно хрупкую ветку. Боковым зрением Николя видел пролетающие над его головой крупы лошадей, блеск шпор, развевающиеся края чепраков, обшитых золотой тесьмой. Это были его соотечественники, копыта их лошадей втаптывали Николя в грязь, в обильно политую кровью землю.