Золотое сердце
Шрифт:
– А кто ее пил? – спрашивала Прасковья.
– Николашка-пастух пробовал. На чем настаивала?
Прасковья старалась пройти мимо, но товарки не уступали дорогу:
– Девок замуж когда отдашь? Дуньке давно за двадцать, молодой парень ее уже не возьмет.
– Разборчива больно Дуняша, – отвечала Прасковья, – со всей округи к ней сваты едут, да всем отказывает.
– Кто отказывает? Жених? Значит, наливаешь мало, – хохотали кумушки.
Сестры, раньше вымещавшие свое зло на Малаше, начали ругаться друг с дружкой. Отцу с матерью хоть из дома беги. Наконец монеты, что Мартын хранил на дне сундука, сделали свое дело.
Распихали кое-как девок. Женихи оказались неказисты, но сестры и таким были рады. Дунька пошла за вдовца с тремя детьми, Лушке достался хромой, Нюрке хоть молодой, но пьяница, Фекла вышла за рыжего да конопатого, пятой, Акульке, хуже всех пришлось: достался ей муж беззубый и на один глаз кривой. Прасковье хоть на улицу нос не показывай, за водой к колодцу ходила чуть рассветет, иначе обступят ее соседки и потешаются:
– Ох, Парашк, в каком царстве-государстве ты для своих дочек женихов искала? Один краше другого, не налюбуешься на них, не насмотришься.
Молчит Прасковья. Когда-то она была бойкая на язык, в спорах ее не переговоришь, а теперь не знает, как ответить.
Было время, шел Мартын по деревне развернув плечи, мужики победнее перед ним шапку снимали, кланялись:
– Доброго денечка, Мартын Гаврилович.
Мартын порой мимо пройдет, не ответив. Теперь не узнать его. Нет былой стати, сгорбился и поседел.
Малаша на пересуды внимания не обращала: люди языками почесали и забыли, а ей жить. Пока Николаша пас коров, собирала по пригоркам ягоды и отправляла мужа с полными корзинами с утра на базар в город, а сама оставалась стеречь стадо. Малаша делала мужу наказы, и тот исправно приносил отрезы ткани, нужные для хозяйства вещи.
Когда Николаша был маленький, бабка сажала его в корыто и терла вместо мочалки своей натруженной рукой. Но после ее смерти паренек мылся только летом в речке. Одежду свою он тоже не стирал – боялся, что развалится, если ее потереть, а смены не было. Волосы он стриг себе сам, криво кромсая пряди большими ножницами. Поэтому похож Николаша был скорее на чучело, что ставят в огородах, чем на человека. Но теперь о нем было кому позаботиться. Впервые за долгое время Николаша вновь купался в корыте, его кудри были подстрижены и тщательно расчесаны. Оказалось, что они не грязно-серые, а цвета созревшей пшеницы, и васильковые глаза паренька засияли еще ярче. Малаша сшила мужу рубаху в синий горошек с красными ластовицами, новые штаны. Тут-то и разглядели деревенские, что Николаша стройный и красивый, с широкими плечами.
Малаша пошла по домам и сказала хозяйкам, что Николай у них больше столоваться не будет, ему жена похлебку варит, а пусть, как в других деревнях заведено, платят деньгами или зерном с нового урожая. Бабы пошумели, покричали, мол, какая-то Малашка-свиняшка нам указывать будет, но потом успокоились и согласились. Земли у Николаши не было, вот Малаша и занялась шитьем. Работала она споро, аккуратно, люди ей заказы несли. Из маленьких лоскутков-остаточков Малаша смастерила для себя пестрое одеяло, половички, на окошках появились занавесочки, избушка стала уютной. Жили Николаша с Малашей тихо, спокойно, без ссор и скандалов. Николаша даже по-своему полюбил жену, до того она была добра, незлобива. Он знал, что в полдень она непременно принесет ему перекусить на пастбище, а вечером его будет ждать теплый ужин. Малаша все делала с улыбкой. Оттого, видать, у нее и пустые щи объеденными получались, а хлеб пышным, ноздреватым и не черствел долго.
Прошло лето, осень миновала, наступила зима. Прасковья Малашу не привечала, и та не ходила в отчий дом, но Мартын чуть не каждый вечер сидел в гостях у дочки. Он учил Николашу вырезать посуду, плести лапти. Зимние вечера быстро бежали за разговорами. Мартын обещал выделить земли, чтобы молодым было с чего кормиться. И все шло бы хорошо, если б не Малашины сестры-завистницы. Им было обидно, что Хрюшка, над которой они смеялись, в такое уважение вошла. Муж-красавец готов с нее пылинки сдувать. И злились сестры на мать, что не их она за Николашу отдала.
Сами сестры со своими мужьями так ругались и дрались, что деревенские посмотреть и послушать приходили. Иной мужичок бежит, торопится и кричит:
– Не началось?
Ему машут:
– Скорее! Уже горшки бьют, сейчас Нюрка выскочит.
– А синяк у нее на правом глазу, – скажет один.
– Нет, на левом, – перечит другой.
И ждут себе, когда зареванная Нюрка, кляня мужа и всю его родню, выбежит из дому.
На Святках деревенские собирались в избах, сегодня в одной, завтра в другой. Незамужние парни и девушки веселились, пели, играли, а те, кто постарше, развлекались разговорами. Малаша с мужем никуда не ходили, а сестры старались не пропускать посиделки. Особенно их любила Лушка. На святочных вечерах старики вспоминали истории, от которых у слушателей мороз пробирал по спине. Народу в избу набивалось много, хозяева побогаче зажигали свечу, те, кто победней, ставили на стол плошку с маслом и фитильком. Углы избы тонули в темноте, слушатели ловили каждое слово рассказчика.
После очередной истории про колдунов и ведьм старик Дорофей сказал:
– Прадед мой дожил до глубоких лет и знал много удивительных вещей. Кое-чему и меня научил. Хотите, я вам покажу волков?
– Хотим, хотим! – закричали все.
Старик усмехнулся, встал с лавки и вышел в сени. Там что-то загремело.
– Сейчас волки набегут! – закричала Лушка и взяла ухват, чтобы защищаться.
Другие похватали все, что попало под руку: кочергу, рубель1, которым в деревне катали белье, сковородки, вытащили топор из-под лавки. Лушкин муж выкинул курочку из лукошка и надел его на голову.
Вошел дед Дорофей, обвел взглядом односельчан, усмехнулся.
– Показывай своих волков! – крикнули мужики, а бабы завизжали от страха.
– Каких вам волков, когда здесь полна изба дураков. – Старик хлопнул себя ладонью по коленям и расхохотался.
В один из таких вечеров Лушка и поведала бабам, которые посмеивались над ее кривым мужем, что Малашка не просто так вышла замуж за Николашу, а приворожила его!
– Врешь ты все, – сказали соседки, – все знают, что привороженные ругаются да дерутся, а Малашка с мужем по деревне идут – ручки крендельком, грубого слова друг другу не скажут.
– Так это на людях, – не унимается Лушка. – Вы ж не знаете, что в ее избе творится.
– А то ты знаешь! Была ты там хоть раз?
– Не была, – честно сказала Лушка, – и ни за что не пойду, хоть двумя калачами меня маните. Потому как старушка-нищенка, которая у нас жила, на самом деле Малашку не вязать учила, это так, для отвода глаз.
– А чему? – ахнули бабы.
– Колдовству! И книгу ей подарила, толстую, с картинками. Что в ней было написано, не знаю, потому что порядочной женщине грамота ни к чему. А Малашка-свиняшка ее каждый день читала, все страницы замусолила. Раз ночью я проснулась, гляжу, сидит Малашка на своем конике, в руках держит книгу раскрытую и похрюкивает. А из книги прямо столб разноцветного пламени поднимается. Я со страху, что дом сгорит, без памяти на подушку так и упала. Утром встала, все как обычно, следов огня нигде нет. А Малашка по дому хлопочет, будто ничего и не было. Она хитрая да подлая, всегда умела притворяться.