Золотой архипелаг
Шрифт:
Согласившись на предложение помощи, Иван Андреевич заспешил домой. С ним громко поздоровался Коля Смит — мальчик, на четыре года старше Проши, такой же светловолосый, как родители. «Здорово, Николаище!» — шутливо откликнулся Бойцов, испытав мгновенный укол вины перед этим симпатичным и очень юным англичанином, не знавшим Англии.
Для детей Смитов родиной-матерью была Россия: неужели она обернется для них родиной-мачехой?
Впрочем, не всегда ли мы чувствуем себя виноватыми перед детьми, вглядываясь в состояние мира, который мы оставляем им в наследство?
МАРГАРИТА ГАНИЧЕВА. ВЗГЛЯД В ЮНОСТЬ
Почему люди, которых мы вычеркнули из своей жизни, не исчезают бесследно? Почему они при этом не исчезают в целом из бытия? Почему мы не гарантированы оттого, что
Все началось с вечеринки в гостях, куда ее, выпускницу МГУ, пригласил недавний староста группы. Как его звали? Ну вот, уже не помнит: Сева или Сема? В круглых очочках, старательный, нескладный, Сева или Сема принадлежал к тому типу мужчин, на которых не обращают внимания девушки, но с которыми оказываются счастливы женщины, если каким-то невероятным образом соглашаются поддаться на предложение руки и сердца… Вот и в отношении Риты Ганичевой, умницы и хохотушки, у старосты были серьезные матримониальные намерения: все ходил по пятам за нею, все нудил — и наконец добился своего: Рита согласилась пойти в его компании в гости, где должны быть общие знакомые. Там брачные планы Севы или Семы разбились в прах, и он, должно быть, сто раз пожалел о том, что повел предмет своих мечтаний не в кино и не в театр. В театре или кинозале, по крайней мере, темно, а здесь лампы горели достаточно ярко, освещая черноволосого красавца, похожего на Риту… Нет, не буквально похожего — Рита брюнеткой не была — но они подходили друг другу так, как только могут подходить юноша и девушка. Даже разница в росте у них была идеальной: черноволосый был выше настолько, чтобы бережно обнимать партнершу, прижимать ее к своей широкой груди. Это немедленно выявилось в танцах. Первый танец был из вежливости отдан старосте, к которому Рите приходилось наклоняться и который немилосердно наступал ей на ноги. Зато все последующие — ему, ему… Если бы проводился танцевальный конкурс, они завоевали бы первое место как лучшая пара — с такой латиноамериканской страстностью исполняли они произвольные па!
«Подо что же такое мы танцевали? — со слезами, которым ни за что нельзя прорваться наружу, допытывалась у своей памяти Маргарита Николаевна. — Под главный хит группы „Europe“, оставшийся, кажется, у них единственным. Потом еще как будто бы „Depeche Mode“, „I want you now“. А кроме того, всякая чепуховина наподобие „You are in the army now“, и даже „Любэ“ — „Атас, эх, веселей, рабочий класс“… Разве не безразлично нам было, под какую музыку соприкасаться крепкими, упругими, здоровыми телами, жаждущими удовольствий и любви? Молодые были, непритязательные, закончилась горбачевская оттепель, открывались новые капиталистические горизонты… Между прочим, „Атас“ Андрею больше всего понравился — я тогда даже не поняла почему».
Его звали Андреем. В тот вечер его звали только Андреем. Это потом, меньше недели спустя, Рита будет звать его и Андрейкой, и Андрюней, и Дрюнечкой, и даже Дри-Дри, — а его это именетворчество будет смягчать или раздражать, в зависимости от настроения… В тот вечер она успела только услышать, что Андрей — подзабытый и не слишком близкий знакомый хозяина дома: ходил с ним в одну школу, или играл в детстве в одной песочнице, или занимался авиамоделированием в одном кружке при Доме пионеров, или, может, сестра хозяина дома дружила с сестрой Андрея, что-то вроде того. Довольно-таки хлипкая характеристика, но с Риты в тот момент и такой хватало. Не просить же его паспорт показать? С какой стати, когда вот он, лучший паспорт — его лицо с темно-темно-карими, почти черными глазами, его слабо вьющиеся волосы, запах его разгоряченного пота, в котором угадывается что-то такое интимное, почти свое — то, что чувствуешь, когда утром, потягиваясь, зарываешься носом в свою подмышку… Мужчина выбирает женщину и женщина — мужчину по запаху пота. Тогда Маргарита Ганичева еще не читала этой психологической лабуды из популярных женских журнальчиков, а если бы и читала, не подумала бы применить ее в данном конкретном случае. Сексуальных партнеров подбирают по запаху пота — может быть, это верно, но при чем здесь секс, когда ее настигла любовь?
«Помни, что ты — девочка из хорошей семьи», — наставляли Риту мама и папа. Папа умер, когда она училась на третьем курсе, после чего мама усилила контроль. Девочка из хорошей семьи, без сомнения, предпочла бы Севу-Сему, который униженно скрылся в толпе, и Рита по сей день не знает, как он пережил то, что считал с ее стороны предательством, — возможно, в первый раз напился. Но дело в том, что, когда Ритины зеленые глаза встретились с почти черными глазами Андрея, всякое представление о том, что она — девочка из хорошей семьи, тут же испарилось. Пусть она не будет хорошей, пусть она будет плохой девчонкой, но она хочет быть с ним. И будет.
Нет, не в первый же вечер — зачем так плохо думать о моральном облике собравшейся компании? Пусть она была достаточно разношерстной, в программу вечера не входил группенсекс. Вернувшись домой в три часа ночи и не обращая внимания на нудный зудеж материнских упреков, Рита рухнула спать, даже не сняв косметику с утомленного личика. Наутро, когда она валялась в постели, черноволосый красавчик Андрей представлялся уже кем-то из области снов. Но они обменялись телефонами! В одной ажурной ночнушке Рита бросилась перетряхивать сумочку ради клочка бумаги с записанным номером — неужели потеряла? Клочок с криво начертанными цифрами и сокращением «Андр.» (по-гречески «мужской», «мужественный», отметила эрудированная Рита) выпал из кошелька, открывая череду сомнений: звонить первой или не звонить? Когда позиция «звонить» перевесила, оказалось, что по указанному номеру никто не берет трубку, и Рита принялась казнить себя за то, что слишком долго медлила.
Мама с ужасом наблюдала за дочерью, которая целый день (было воскресенье), нечесаная, едва накинув поверх ночной рубашки летний ситцевый халат, отиралась возле телефона: то ожидала звонка, то, как сумасшедшая, срывала трубку и накручивала диск (тогда все телефоны были дисковыми), скребя о пластмассу ногтями, не заботясь о том, что срывает с них лак. Дочь ее пугала: такая была разумная, что с ней стряслось? Риточка всегда была отличницей, выучилась на блестящего экономиста, благодаря связям покойного отца намеревалась в ближайшем времени завести собственное дело — и, казалось, это поглощало Риту целиком. Парни, танцы и прочие житейские радости, на которые были так падки ее сокурсницы, в ее глазах выглядели чем-то низменным, мелочным, какой-то мышиной возней. Вот и сейчас, видя страдания дочери возле безмолвствующего телефона, мать надеялась, что этот временный девический гормональный сдвиг обойдется без последствий.
Не обошлось… Когда Рите наконец удалось дозвониться до Андрея (фамилия у него оказалась редкая и приметная, Акулов, как у популярной в те годы киноактрисы), они проговорили подряд три часа, так что телефонная трубка едва не задымилась. За окном стоял жгучий июльский зной, а Рита так прижимала эту горячую трубку к своей щеке, словно замерзала и хотела об нее отогреться… А спустя еще четыре свидания и бесчисленное множество телефонных разговоров, сконцентрировавшихся на протяжении всего одной недели, Маргарита Ганичева поставила мать перед фактом: она переезжает к Андрею Акулову. Да, чтобы с ним жить. Да, без регистрации. И не как последняя проститутка, а как любящая женщина. Да, потом она, может быть, тысячу раз об этом пожалеет, но сейчас она поступит именно так и никак иначе. Она отвечала матери в снисходительном тоне, точно ребенку, который своими глупенькими вопросами не в состоянии смутить взрослого, поступающего так, как должен поступить. И только последний вопрос вывел ее из себя:
— Ты смеешь говорить, что я его совсем не знаю? По-твоему, надо с человеком прожить десятки лет, чтобы считать, что его знаешь? И по-твоему, эти десятки лет — гарантия близости? Ха-ха-ха! Какой же ты, оказывается, непроницательный человек, мама! Да папа тебе изменял все эти твои драгоценные десятки лет! Изменял до последней минуты, поэтому и с сердцем у него были большие перебои. И знаешь, я его ни в чем не обвиняю. Ты же его душила — своими пирожками и домашними щами, своей жалостью, этой своей безропотностью… Да ему поговорить с тобой было не о чем, ты же остановилась в своем развитии в семидесятых годах. Клуша!