Золотой архипелаг
Шрифт:
Мотив был. Его как раз позже и установил молодой следователь Лейкин. Но для этого ему пришлось проделать большую работу по обнаружению преступников: опрашивать свидетелей, составлять фоторобот, изучать схему передвижения транспорта и — в общем, рутинные следовательские обязанности! И в результате — приз: одиннадцать молодых людей из Подольского района Московской области в возрасте от шестнадцати до двадцати лет. Среди них — две девушки, чего Лейкин, откровенно говоря, не ожидал: пострадавшие не упоминали о том, что среди тех, кто напал на них, были представительницы слабого пола; правда, если учесть агрессивность лиц, вряд ли в момент совершения преступления им удалось выглядеть женственными. Он бы и не вышел на них, если бы их подельники не выдали с потрохами своих боевых подруг. Все участники этой преступной группы вообще отличались разговорчивостью. Они не делали тайны из своего замысла: им нравилось представать перед следователем героями, борцами за равенство и социальную справедливость…
Как оказалось, началось все тоже с праздника в честь окончания экзаменов… Однако если выпускники московских школ пришли на Красную площадь трезвыми, то в данном случае спиртное имело место быть. Причем не в форме шампанского, являвшегося для этих подмосковных парней и девушек атрибутом красивой жизни, виденным только в кино, а в форме водки — приметы тяжкой повседневности. Родители употребляли — и ничего, живы, значит, и нам, чтобы повеселиться, надо употреблять. Кстати, сами родители и купили: пусть детишки погуляют, пора в их возрасте приучаться, да привыкнут, куда они денутся. Эх, жизнь наша! А куда деваться от водки и родителей? А куда после школы деваться? В техникуме проучиться, чтобы вернуться образованным в свою подмосковную дыру и все годы молодости и зрелости тянуть лямку за гроши? После эйфории сдачи экзаменов пришло чувство, что все бесполезно, что зря учились, что никогда не пробьются, потому что по ошибке родились… там, где родились. Чувство росло, наливалось темными тучами, требовало выхода.
— А москвичи сейчас по Красной площади гуляют, — бросила первую искру в солому народного гнева Клавка Головкина. Клавка — девушка осведомленная: постоянно в Москву ездит, думает какого ни подвернется московского мужичка на себе оженить, да что-то никто Клавке не подворачивается. Впрочем, если бы даже и не ездила, все равно узнали бы: по телевизору твердили об этом красивом обычае посещения Красной площади после сдачи экзаменов. Но реплика Клавки как-то позволила зримо представить московских ровесников на Красной площади. Тучи продолжали сгущаться.
— У них-то Красная площадь, — подхватил тему Вовка по прозвищу Камень, — а у нас тут и гулять, считай, негде. Только говно месить…
Вовка по прозвищу Камень был главным хулиганским авторитетом, державшим в страхе всю подростковую часть городка. Не то чтобы он был до такой степени силен: просто у него были два старших брата, которые в детстве беспощадно метелили всякого, посмевшего поднять руку на их младшенького, и Вовка привык никого и ничего не бояться. А с возрастом он так расхрабрился, что собрал вокруг себя подходящую компанию, с которой его и подавно тронуть никто не посмел бы. Кстати, братья, которым было уже по двадцать, продолжали оставаться при Вовке телохранителями: он из семьи удался самый хилый, зато самый сообразительный. Правда, сообразительность эта распространялась не на школьную науку, а исключительно на всякие проказы и каверзы, которые немедленно подхватывались остальными. Было в Вовке что-то такое… воспламеняющее.
— Все им! — стукнул по столу один из Вовкиных братьев. — Нам — ничего, все — им! Это разве справедливость?
— Кому, москвичам, что ли? — поняли его с полуслова.
Уточнять вряд ли требовалось. Большинство из них в той или иной мере, изредка или постоянно, испытывали зависть, неприязнь и даже ненависть к таким же парням и девушкам, но проживавшим в столице. Молодые люди из Подмосковья чувствовали себя ущемленными и обделенными по сравнению со столичными сверстниками, которые, если разобраться, ничем не лучше их. Почему, по какому непонятному праву счастливчикам-москвичам дается все, чего ни пожелаешь: и хорошая одежда, и отличная еда, которой здесь не пробовали, и развлечения? А подмосковной молодежи — ничего! Мы кто: люди второго сорта? Ради чего, спрашивается, революцию делали в семнадцатом году?
Если бы молодые люди пили шампанское или хотя бы пиво, может, все и обошлось бы. Но шампанского в их магазин отродясь не завозили, за пивом выстраивалась очередь, да и было оно в те годы не ахти — не праздничное питье, одним словом. А водка — напиток, обладающий способностью увеличивать злобу, если человек уже начал злиться. Вот и в этот раз злость разрослась до небес, как атомный гриб, и подтолкнула к решительным действиям.
— А поехали и мы на Красную площадь!
— Чего там делать? Облизываться на добро московское? Слюнки глотать?
— Москвичек щупать, — подлила неугомонная Клавка масла в огонь.
Вовка от этих ее слов чуть не зарычал:
— Нет уж! Мы их по-другому пощупаем. А ну, берите ножи! Айда щупать столичную «белую кость»!
Вот так, в мгновение ока, они решили отомстить москвичам. За их чванливость, гордость, интеллигентность. За презрение «столичных» к подмосковной молодежи, словно к неграм в Америке. За все вышеперечисленное и в придачу за свою неудачу родиться не в Москве, а несколькими десятками километров подальше они решили своим способом наказать москвичей!
Ехать было недалеко: благо, сообщение налажено. По пути кое-кто протрезвел, но отступать уже не хотелось. Вовка и Клавка всех взводили, как сжатую пружину. Зато на площади — вот была потеха! Особенно когда девчонки-москвички завизжали и испугались. Когда тебя боятся — это ни с чем не сравнимо. Хлюпикам и добрячкам не объяснить, а сильные люди знают. Ради этого стоит жить!
Ну, приверженцам этой нехитрой морали было показано, что на каждую силу находится другая сила. Лейкин, Меркулов и Турецкий, то есть Меркуловская следственная бригада, нашли, обезвредили, посадили в тюрьму одиннадцать «борцов за правду» из Подольского района Подмосковья. Возможно, какие-нибудь правозащитники стали бы лить по ним слезы, но что касается Турецкого, он не сомневается, что посадили их правильно. В любом обществе найдутся люди, которые вместо того, чтобы пытаться хоть как-то усовершенствовать свою жизнь, предпочитают обвинять в своих неудачах других. И если их душевное состояние по-своему заслуживает жалости, то прощать убийства тех, в ком они произвольно видят виновников своих неудач, — это уж извините. Такого не позволено делать ни в каком обществе, кроме, может быть, общества людоедов на каких-нибудь далеких Андаманских островах.
Но, в общем, это все к делу не относится и, за давностью лет, не имеет значения. Имеет значение Игорь Лейкин. Да, так что же Лейкин?..
Этот Игорь Лейкин, вспоминал Саша, был заядлым спорщиком. По каждому поводу он спорил с шефом следственной группы, во всем был с ним не согласен, всегда находил, чем его подцепить! Костя Меркулов тогда очень злился. А он, Саша Турецкий, подтрунивал над ними обоими. Да-а, не сказать чтобы золотой характер был у Игоря, возможно, за это он и пострадал. Ау кого, если разобраться, характер золотой? У самого Турецкого, что ли? Нет, безусловно, он сам о себе так сказать не может, да и Ирина Генриховна не согласится. Если человек всю жизнь имеет дело с преступниками — как следователь или как адвокат, — безразлично, характер у него портится. Жизнь в постоянной близости к опасности не способствует благодушию…
Александр Борисович разволновался, ядовитая иголочка кольнула его в самое сердце, что-то в нем взыграло — на месте Игоря мог оказаться он сам? И Костя Меркулов? Ошеломленный происшествием с Лейкиным, Турецкий решил сам докопаться до сути этого дела. Захотел получить ответ на кардинально важные вопросы: за что, почему, кто и по какому заказу нанес черепно-мозговую травму Игорю?
Вот так и получилось, что Турецкий познакомился с прокурором Северного административного округа столицы советником юстиции Русланом Малютиным и следователем юристом первого класса Михаилом Ромовым, который вел дело о нападении на Лейкина.