Золотой человек
Шрифт:
— Смотрите, — частенько говаривала Аталия Тимару, — если бы не я, Тимея ни за что бы не обратилась в нашу веру и не сумела бы подготовиться к крещению. А теперь смотрите, как она старается выучить все необходимое.
Итак, девушке вскружили голову, ее обманули, убедив, что она якобы уже невеста, да еще и сочли этот поступок весьма благородным и достойным всяческих похвал. Тимар видел, как играли бедной девушкой, но принужден был молчать. Что мог он сказать ей? Разве она поняла бы его?
Дело усугублялось еще и тем обстоятельством, что Тимар часто бывал в этом доме и, сам того не желая, как бы содействовал этой игре. Ведь Тимея слышала от всех вокруг, в том числе и от самого г-на Атанаса, что богач Леветинци посещает дом Бразовичей ради Аталии, и находила это вполне естественным: богатый барин всегда женится на богачке. К тому же они отлично подходили друг другу. А в таком случае почему бы бедному венгерскому офицеру не жениться на бедной дочери беглеца из Турции? Это тоже казалось ей вполне естественным.
Одним словом, Тимея занималась днем и ночью. Она уже прошла катехизис, кончала читать Библию, и тогда для нее была придумана новая шутка. Ей объявили, что день свадьбы уже назначен и к этому дню должно быть приготовлено множество свадебных нарядов. А так как пошивка белья, кружев и всяких украшений дело хлопотное, то и свадьба откладывается до той поры, когда все будет готово. Кроме того, невеста должна собственноручно вышить подвенечное платье, а это дело нешуточное. У турков тоже существует такой обычай, и он не показался Тимее странным. Она прекрасно умела вышивать шелком, золотом и серебром — девочек-турчанок усердно учат этому искусству.
Итак, ей дали подвенечное платье Аталии, с тем чтобы она украсила его великолепным шитьем, которому обучалась на родине. Само собой разумеется, Тимее сказали, что платье будет принадлежать ей.
Тимея разрисовала шлейф и подол платья прелестным арабским узором и усердно взялась за вышивание. Под ее маленькими пальцами возникала чудесная вышивка. Она вставала спозаранку и трудилась до позднего вечера. Тимея продолжала сидеть над узором и когда появлялись гости; даже беседуя, не отрывала она глаз от шитья; во всем мире ее теперь интересовал лишь один-единственный человек. Бедняжка, в этом было ее счастье, ибо она не замечала, как смеются над нею за ее спиной. Бессердечные люди кивали на нее и переглядывались, давясь от смеха, шепотом и жестами объясняя не посвященным в эту игру гостям, что турчанка усердно трудится, мечтая о собственной свадьбе. Ну и несмышленыш, совсем дурочка!
Тимар невольно был свидетелем всего этого.
О, сколько раз покидал он дом Бразовичей с таким тяжелым, переполненным горечью сердцем, что, сойдя с лестницы, готов был броситься с кулаками на эти мраморные колонны и, подобно Самсону, сокрушившему филистимлян, разметать это осиное гнездо.
Когда, когда уже он сможет отомстить им!
День, которого Тимея ждала с таким трепетным нетерпением, действительно был днем помолвки господина Качуки, только не с ней, а с Аталией.
Однако день этот все оттягивался из-за каких-то странных обстоятельств. Обстоятельства эти зависели не от небесного знамения и не от самих влюбленных (обе стороны любили друг друга ровно столько, сколько необходимо для свадьбы), нет, помолвке мешало состояние денежных дел г-на Бразовича.
Когда Качука просил у Бразовича руки его дочери, он чистосердечно объяснил ему свое положение. Он, мол, бедный офицер с жалованьем, которого едва хватает на него самого, чтобы вести образ жизни, достойный его чина и звания. Содержать на эти деньги жену, да к тому же привыкшую к комфорту и роскоши, он просто не в состоянии. А потому офицер без обиняков заявил будущему тестю, что он может жениться лишь в том случае, если г-н Бразович даст такое приданое, которое вполне покроет расходы на содержание дома. Никаких возражений против этого у купца, разумеется, не было, да и не могло быть. Он обещал жениху выдать в день свадьбы сто тысяч форинтов наличными в качестве приданого, которыми новобрачные могут распоряжаться по собственному усмотрению.
Давая это обещание, г-н Бразович имел полную возможность выполнить его. Но с тех пор утекло много воды, поперек дороги Бразовича встал Тимар. Неисповедимыми путями и средствами он так расшатал дело Бразовича, посеял такую смуту во всех спекулятивных махинациях, в которых тот был замешан, так перепутал все его карты, сбил рыночную цену на зерно, обскакал своего конкурента, захлопнув перед самым носом купца двери влиятельных домов, прежде оказывавших ему протекцию, что г-н Бразович ныне никак не мог сдержать перед женихом своего слова.
Прав был Качука, сказавши как-то Тимару, что, судя по всему, Бразович сам не знает теперь, на каком свете он живет, велико ли его состояние или нет, разорено ли его предприятие и идет ко дну или еще держится на поверхности. Так все смешалось в делах купца Бразовича, старые спекуляции с новыми, выгодные с убыточными, ожидаемые барыши с непогашенными долгами, сомнительные тяжбы с кабальными договорами, что никто, и меньше всего он сам, не знал теперь, кто он сейчас: Крез или Ирос?
Во всяком случае, тот, кто имел право взыскать с него сто тысяч форинтов, поступил бы предусмотрительно, предъявив свою претензию сегодня и не откладывая этого на завтра.
Господин Качука принадлежал к разряду подобных благоразумных людей.
Господин Бразович, в свою очередь, попытался было предпринять ряд атак на офицера, выдвинув якобы заманчивое предложение: зачем, собственно, иметь сто тысяч форинтов на руках, жена, мол, их все равно растранжирит. Кроме того, проценты со ста тысяч составят в год лишь шесть тысяч, а если весь капитал останется в руках тестя, то ежегодно он будет выплачивать своему зятю восемь тысяч прожиточных. Не лучше ли, если капитал останется у Атанаса Бразовича? Или, может быть, вместо денег дать молодой чете одно из своих имений, которое ежегодно приносит семь тысяч форинтов дохода? Но военный инженер не сдавался. Он сразу изготовился к бою и пригрозил, что расстроит все дело, если не получит перед свадьбой обещанного приданого в сто тысяч форинтов чистоганом.
Вот почему Бразович все это время находился в большом затруднении, и если кто-то еще, помимо Тимара, грустно взирал на подвенечное платье, которое Тимея расшивала арабским узором, так это наверняка был сам Бразович.
Вот тут-то он снова вспомнил Тимара! Спасительная идея родилась в уме Бразовича. Конечно, он ненавидел Тимара и готов был утопить его в ложке воды. Но все-таки — что, если попытаться выдать дочь за него? Не привязана же она, в конце концов, к этому Качуке? Раз капитан не хочет жениться, пусть отправляется рыть окопы. Главное, чтобы Аталия вышла замуж, а за кого — не суть важно.