Золотой Демон
Шрифт:
Появившийся из-за возка священник смотрел на него неприязненно и хмуро, с этакой зловещей, но бессильной мечтательностью, невольно то сжимая кулаки, то разжимая. Иван Матвеич сделал изящный жест правой рукой, и в ней неведомо откуда появилась балалайка, словно из воздуха извлеченная. Тренькая с нешуточным мастерством, Иван Матвеич, пританцовывая, пропел с нескрываемой издевкой:
За поповским перелазом Подралися трое разом — Поп, дьяк, пономарь ТаТо же движение рукой — и балалайка исчезла неведомо куда, как и появилась. Иван Матвеич раскланялся, словно ожидая заслуженных аплодисментов.
— Сволочь такая, — негромко, буднично произнес штабс-капитан Позин, берясь за эфес сабли.
Визгнул выхваченный клинок, сверкнул в лучах восходящего солнца, взметнулся… Удар должен был оказаться мастерским и жугким — сабля опускалась аккурат на правое плечо Ивана Матвеича, целя в шею…
Тонкий, пронзительный, жалобный звон… Сабельный клинок разлетелся в куски, словно оказался стеклянным и ударил изо всех сил по предмету, твердостью сравнимому со сталью. Кто-то непроизвольно охнул.
Иван Матвеич обернулся с кошачьей грацией. Лицо его было спокойным, даже скучающим.
— Детство какое-то… — произнес он укоризненно.
И резким движением взметнул обе руки, шевеля пальцами. Два снопа неярких золотистых лучиков ударили по застывшему в нелепой позе штабс-капитану — он всем телом подался вперед, сжимая сабельный эфес с зазубренным обломком клинка шириной пальца в четыре, — обволокли, окутали… Там, где стоял Позин, закрутился бесшумный золотистый вихрь и тут же рассеялся.
Позин падал, подламываясь в коленках, — так, словно стал собранной из палочек куклой. Это уже был не человек — лицо превратилось в череп, натуго обтянутый пергаментного цвета кожей, в точности как у прошлых жертв демона, кисти рук тоже являли собою обтянутые кожей костяшки. Из правой вывалился эфес, упал, наполовину уйдя в снег.
Все стояли, не в силах пошевелиться. Непонятно, как они ухитрялись дышать.
— Вы вот что, господа мои… — сказал Иван Матвеич с расстановочкой, угрожающим и непререкаемым тоном. — Глупости всякие извольте оставить. Надоело мне, что в меня беззастенчиво и хамски тычут всяким железом. Как дети малые, честное слово… Извольте отныне соблюдать приличия. С каждым, кто начнет вольничать подобно вот этому… — он небрежно указал на валявшуюся в нелепой позе жуткую куклу, — поступлено будет соответственно. Я человек мирный, зла никому не хочу, но и глупые нападки сносить не намерен. Должно же и у меня быть собственное достоинство… Короче говоря, убедительно прошу оставаться в рамках приличий, иначе будет плохо. Вы меня, главное, не трогайте, а я, со своей стороны…
— Катедира-до!!! Баса, васа бонмэй!!!
Все повторялось, как несколько дней назад — японский дипломат, воздевая сверкающий клинок, опрометью несся прямиком на Ивана Матвеича: простоволосый, в распахнутом мундире, пылавший яростью и боевым азартом… Следом, что-то умоляюще выкрикивая, поспешал переводчик, то и дело хватавшийся за голову.
— Бон-мэй!!!
Поручику захотелось зажмуриться, чтобы не видеть очередной жуткой и диковинной смерти, — но он оцепенел, не в силах пошевельнуться…
Слегка согнув ноги в коленях, Иван Матвеич вдруг совершил гигантский прыжок — спиной вперед, прямо с того места, где стоял, с абсолютно спокойным лицом. Взметнулись фалды визитки, послышался глухой стук каблуков — это страшный попутчик очутился на крыше ближайшего возка. Японец озадаченно остановился, уставясь вверх, должно быть, прикидывая, как произвести новую атаку.
Вытянув в сторону левую руку, Иван Матвеич произвел какие-то пассы растопыренными пальцами — и из-за возка показался прятавшийся там ямщик. С белым от ужаса лицом, вытаращенными глазами, он шагал так, словно его помимо собственного желания влекла вперед неведомая сила: как марионетку, как неодушевленный предмет…
Вихрь золотистых лучиков обрушился на него, заволок, запеленал. Когда тусклое сияние рассеялось, открылся высохший труп, обтянутый кожей скелет, медленно опускавшийся в снег.
Иван Матвеич заговорил — громко, внятно, на непонятном языке. Не сводя глаз с японца, он холодно, с явным презрением бросал фразы, словно сплевывал. Кажется, японец его отлично понимал — он сник, обмяк, опустил руку с мечом, чертя снег сверкающим скошенным острием, потом с безнадежным лицом потерпевшего полное и окончательное поражение человека повернулся, побрел прочь, понурившийся, побежденный. Переводчик без выражения произнес:
— Демон говорит: он приглашает почтенного Канэтада-сан развлекаться и далее, сколько ему будет угодно, однако хочет предупредить: за каждый взмах меча он будет убивать по человеку. Здесь очень много людей, их хватит надолго, так что Канэтада-сан может продолжать… Вы сами видите, что благородство не позволяет Канэтада-сан продолжать схватку, рискуя жизнями невиновных…
Он безнадежно махнул рукой, отвернулся и побрел следом за своим начальником, удалявшимся шаркающей, старческой походкой.
— Господа! — жизнерадостно и весело возгласил Иван Матвеич, притопывая и приплясывая на крыше возка. — Я бы вам рекомендовал разойтись по кибиткам. Поскольку я намерен поторопить нашего любезного Ефима Егорыча поскорее тронуться в путь. Мне, знаете ли, не менее, чем вам, надоели эти снежные пустыни, хочется побыстрее вернуться к цивилизации… Мы еще побеседуем самым дружеским образом, и вы убедитесь, что я вам никакой не враг, наоборот…
Он ухарски присвистнул и, с нечеловеческой легкостью перепрыгивая с возка на возок, понесся в голову обоза — там стояли Мохов с Саипом и несколько ямщиков, сбившихся тесной кучкой. Лошади вскидывали головы, храпели.
— Ну, что скажет на сей счет наука? — вымученно улыбаясь, поинтересовался Самолетов.
— Наука, Николай Флегонтович, пока что перед этим бессильна, — печально ответил профессор фон Вейде.
— Наука умеет много гитик… — протянул Самолетов и вдруг взорвался: — Какого ж черта? Уйму умных книг печатаете, словесами швыряетесь на ваших сборищах, плешь продолбили: могучая поступь прогресса и знания, конец невежеству и суевериям, материализм… Мир наш ясен и прост, говорите? Все поддается рациональному научному объяснению, говорите? Ну вот извольте мне это объяснить, будучи семи пядей во лбу!