Золотой фазан
Шрифт:
— Шангау. Ша-а-нгау (Хорошо. Очень хорошо!), — приговаривал тем временем манза, счастливо жмурясь и поедая свечу. Николай Михайлович покосился на Колю, сделал страшные глаза, — замри, мол! — и следом протянул манзе кусок мыла.
Манза взял мыло, обнюхал, а потом ловко разрезал мыло на маленькие кусочки и один кусочек медленно отправил в рот с полным удовольствием.
Теперь, удовлетворив свой гастрономический интерес, манза сделался говорлив и приветлив, поставил на огонь кипятку, не переставая расхваливать угощение. Вошедшие солдаты покатились со смеху, но старик не обращал на них никакого внимания. Отпив кипятку, снова уселся на свою лежанку, и желая довершить наслаждение, положил в рот мыла и стеарина сразу, и принялся не спеша жевать, растягивая удовольствие.
— Чисто
Ночь у манзы-гурмана придала путешественникам сил. Пройдя еще десять верст вверх по течению Та-Удми, они свернули в горы, и весь остаток дня карабкались к занесенному снегом перевалу.
— Там, за перевалом, уже долина Сучана. Там русские поселения! — говорил Николай Михайлович, сверяясь с картой, и только эта мысль и придавала Коле сил. Однако подъем был так тяжел, что засветло через горы не перевалили, и остались ночевать в лесу. Воды здесь набрать было негде, и пришлось натаять снега, чтобы хоть чаю заварить. Охоты тоже не вышло — Николай Михайлович разве снес из штуцера пару наглых воронов, — их он терпеть не мог, поскольку пару раз наглые птицы утаскивали фазанов, которых охотники оставляли на тропе, чтобы их подобрали идущие вслед солдаты. Костер на таком морозе тоже не приносил большого облегчения — приходилось постоянно переворачиваться, потому что, пока от костра шел жар, другой бок прихватывало холодом. Так и вертелись до самого рассвета на своих лежанках из еловых лап, изредка проваливаясь в дрему.
Ночью пошел снег, а поутру ветер усилился, принеся настоящую метель с пронизывающим ветром. Продрогшие до костей путники поднялись еще затемно, — все равно сна никакого! — и потащились дальше, в полутьме выглядывая заветный перевал. Наконец, лошади пошли быстрей, да и ноги путников будто сами окрепли — дорога пошла вниз. И вот уже с вершины перевала путешественникам открылась долина с извилистой лентой реки и — о чудо! — рассыпанными вдоль ее берега черными точками домов. Остановясь, они несколько минут молча смотрели вниз и Коля слышал, как один из солдат бормочет благодарственную молитву.
Изначально задерживаться больше двух-трех дней в Сучане Николай Михайлович не планировал. Но задержка вышла десятидневная, и виной тому были не болезни или усталость, а необыкновенное обилие фазанов. Нет, не мог Николай Михайлович уехать так просто из этой долины, где фазаны, собравшись в крупные стаи, буквально паслись по окраинам крестьянских полей, нахально забираясь ночевать в сметанные скирды. Отдохнув всего-то день, уже наутро он, взяв с собой Акима и Ласточку, отправился нарушать их вольготное жилье. Пальба, — Коля слышал, — стояла такая частая, что непонятно было, как он успевает ружье перезаряжать. И уже к обеду Николай Михайлович возвратился назад, совершенно счастливый, в сопровождении солдата, тащившего набитый фазанами мешок, — Коля насчитал в нем тридцать восемь штук! Оставив себе тушек пять — шесть, остальное отдали хозяину избы Климу, которого такое занятие гостей более чем устраивало — помимо мяса, жира и пера, охота на фазанов, немилосердно грабящих урожай, воспринималась здесь примерно как истребление крыс, а ружья, дробь и порох были далеко не у каждого. И так оно дальше и пошло.
Дней через пять Коля уже не обгрызал фазаньи крылышки до самых костей, как поначалу, а сыто выбирал только самое нежное мясо, а случалось им едать и суп из одних фазаньих потрохов.
— Надолго запомнят меня сучанские фазаны, — смеясь, говорил Николай Михайлович после очередного возвращения, — Уже сегодня иду в поле, дак и хромые, и куцые попадаться стали — это те, которых я сгоряча недострелил. Пропасть их уже образовалась, — да пускай их добивает местная ребятня, учится быть добытчиками!
Ласточка,
Утром Николай Михайлович собрался было по обыкновению на охоту, как Клим привел к нему худого мужика, нетерпеливо переминавшегося с ноги на ногу.
— Вот, Николай Михайлович, привел к вам Никиту, — сказал Клим, — Пальбу-то вашу по всей Александровке слышат, слух прошел, вот и он явился. Говорит, ночью в деревне тигра видели. Не охота ли на крупного зверя сходить?
Веди! Веди! — закричал Николай Михайлович и бросился из дому, чуть не позабыв надеть сапоги. Коля знал, что его заветной мечтой было привезти из экспедиции шкуру собственноручно убитого тигра. Да и кто, признаться, оказался бы от такого трофея? Так что он тоже скоренько оделся и вышел следом. Ласточка, не выказывающая никаких признаков болезни, продолжала вести себя странно, — не шла из избы, жалась к ноге и поскуливала. Однако вдруг рванулась под самые окна и там Коля обнаружил знакомый уже круглый след. Клим побелел как полотно, а Пржевальский, враз поняв Ласточкины ночные фортеля, расцеловал в морду умную собаку.
— Четыре вершка (18 см) в длину и три (13 см) в ширину! — торжественно объявил Николай Михайлович, измерив след, — Судя по такой лапке, зверь тут был не маленький!
Ласточка, наконец, поборола свой страх и пошла по следу по деревне. Следуя за ней, они обнаружили, что тигр подошел к загону, где содержались лошади, даже лежал тут, а потом ушел в поле, где позавтракал фазаном.
— Вот он, тот самый случай! — лихорадочно проверяя ружье, восклицал Николай Михйлович. Глаза его горели, усы всторорщились, словно у хищника, подкрадывающегося к добыче. — Беги, Коля, принеси кинжал да захвати солдата с рогатиной! Идем на тигра! Идем на тигра!
Коля опрометью сносился за сказанным и нагнал Николая Михайловича уже в версте от деревни. Переходя от одной фанзы к другой, тигр примерялся к коровникам, но, поймав собаку, счел, по-видимому эту добычу достаточной и отправился с нею в горы, к берегу небольшого озера, поросшего высоким тростником
— Придется за ним лезть в тростники, — шепотом сказал Николай Михайлович, — Ружья наизготовку держать. Ласточку держи, Ласточку! Не ровен час выскочит на него! И сам ко мне поближе!
С этими словами они принялись, озираясь и прислушиваясь, пробираться по следу, проложенному в сухом тростнике. Наконец, метров через триста вдруг наткнулись на то место, где тигр изволил закусить собакой, которую сьел дочиста, с костями и внутренностями. Зрелище валяющихся истерзанных остатков было страшное, Ласчтока жалко скулила, чуя кровавую расправу и глядела на Колю влажными карими глазами так, что он невольно крепче стиснул ружье. Еще через метров пятьдесят след, к их великому облегчению, вышел из тростника, — тигр направился в горы. Охотники пошли быстрее. Вдруг Ласточка, еле плетущая за ними, слаем рванулась вперед, — и на небольшом холме что-то замелькало по кустам! Коля разглядел рыже-полосатую шкуру, но больше ничего разобрать было нельзя — учуяв людей, сытый хищник предпочел ретироваться и, пробежав крупной рысью, скрылся за горой. Николай Михайлович, а следом и остальные, буквально побежали, стремясь настигнуть тигра, но тот уже был слишком далеко, а продвижение охотников изрядно замедлял густой подлесок. Ласточка, бесстрашно рванувшаяся вперед, тоже не сумела догнать зверя, и, отбежав немного, остановилась и оглянулась, словно спрашивая, стоит ли продолжать преследование. Однако, пока добрались до того места, где его увидели, стало понятно, что за это время хищник ушел совсем. Коля уже понимал, что дело безнадежное, но Николай Михайлович, не желая терять надежды, еще версты две гнался за тигром по следу, пока тоже не разочаровался.