Золотой характер
Шрифт:
Следователь Галкин, увлеченный новой блистательной догадкой, бегал с рулеткой от столба к продуктовому ларьку, сличая следы правонарушителей.
По личному заданию председателя горсовета учитель истории и географии Прозоровский, отбиваясь от наседавших дворняжек, изучал столб через лупу с целью отыскания каких-либо исторических примет.
Эдуард Кузьмич, вызванный для объяснений, светлым мужественным взором смотрел в глаза руководству и самоотверженно повторял:
— Я что? Я ничего. Пусть пилят общественное достояние. Только, извините, за самовольную порубку отвечать буду не я. Берите на себя.
Тем временем совсем стемнело, и, следуя хорошему обычаю — утро вечера мудренее, — участники и свидетели событий разбрелись по своим постелям.
Ночь выдалась безлунная и беззвездная. Валил теплый мягкий снег. Ничто не нарушало дремотной тишины, кроме редкого и печального тявканья дворняг, вспоминавших благословенный столб.
Зажав в руке лупу, доблестным сном спал учитель истории и географии Прозоровский. Его творческие дерзания увенчались успехом: изыскания показали, что столб был воздвигнут в пятидесятых годах нынешнего столетия.
Эдуард Кузьмич ворочался с боку на бок и горячо шептал супруге:
— Общественное достояние. Если поставили, значит, для дела.
Григорий Нилыч Смяткин похрапывал, но время от времени бормотал сквозь сон что-то очень нелестное и совсем непечатное.
Наутро все стало проясняться.
Сапожники отыскали непочатый моток дратвы и со вкусом залатали надпиленный валенок дяди Феди.
Следователя Галкина разбудила на розовой заре продавщица Клава и созналась, что 386 руб. 55 коп. были взяты ею из продуктового ларька на предмет устройства каких-то именин («В долг», — сказала Клава, потупившись).
На кота Фомку, всю ночь вращавшегося вокруг своей оси, без всякого намерения гавкнула соседская собака. Этот встречный шок неожиданно поставил кота на ноги и вернул ему волю к жизни.
Была и еще одна немаловажная новость.
Там, где еще вчера возвышался несокрушимый столб, сегодня ничего не возвышалось. Не было ни опилок, ни щелок, ни следов — за ночь все укрылось снежным пухом.
Раздольная улица, лишившись столба, стала шире, светлее и раздольнее.
Эдуард Кузьмич, шедший на службу, остановился у злополучного места как вкопанный и, склонив голову над свежим снегом, долго и скорбно молчал.
— Общественного пользования! — простонал Эдуард Кузьмич и тяжело вздохнул. — Партизанщина. Никакого нет порядка. Э-эх!..
Мих. Владимов
ЕГО ПОРТРЕТ
Случилось это за день до отчетно-выборного профсоюзного собрания. Председатель месткома Гуков вызвал к себе в кабинет редактора стенгазеты Пантюхина и хмуро спросил:
— Газету готовишь? А ну-ка, покажи.
— Видите ли, она еще не готова. Только заголовок нарисован.
— А критика в номере будет?
— Будет.
— И на профсоюзные темы?
— Нет, — замялся Пантюхин. — Пока этот вопрос мы еще не решили…
Гуков крупными шагами пересек по диагонали кабинет.
— Это нужно подправить. Бери карандаш!
Пантюхин взял, не понимая, к чему он клонит.
— Рисуй на меня карикатуру!
Пантюхин часто-часто заморгал глазами. Карикатуру на Гукова! Ведь он даже малейшее критическое замечание расценивал как мину, подложенную под его авторитет. Как-то в газете проскочила колкая строчка в адрес месткома — такой закатил скандал! Как же так?
— Давай, рисуй, говорю!
— Но позвольте, товарищ Пуков…
— Позволяю! — председатель месткома сделал широкий жест. — Позволяю! И чтоб она была на самом более или менее видном месте.
— Хорошо, но зачем?
Гуков презрительно хмыкнул, дивясь его недогадливости:
— Разве ты на прошлом собрании не был?
— Был.
— А выступления слышал?
— Слышал.
— Так скажи, за что меня критиковали?
— Вас? Мм… — редактор напряженно морщил лоб, стараясь припомнить. — За многое…
— А в основном?
— За то, что вы, так сказать, не в ладах с критикой…
— Вот! — Гуков поднял указательный палец. — Гнусный поклеп! И я докажу, что это не так! Пусть все увидят! Рисуй!
Хотя рука Пантюхина машинально держала карандаш наготове, рисовать карикатуру на Гукова она все-таки не поднималась.
— Боюсь, не получится. Понимаете, надо изобразить, чтоб вы были похожи и чтобы было смешно…
— Смешно? Это не обязательно! Главное, чтоб похож!
Отступать было некуда. Глубоко вздохнув, Пантюхин принялся рисовать. Из-под его карандаша быстро возникли очертания трибуны, графина с водой…
— Так, так, — довольно причмокивал языком Гуков. — Ну, а где же я?
Еще несколько штрихов — и у трибуны появилась крупная, с солидным брюшком фигура Жукова.
Председатель месткома недовольно засопел:
— Послушай, дружок! Разве я настолько толст?
— Но это же карикатура! — объяснил редактор. — Допускается преувеличение…
— Нет, уж ты изображай меня натурально! Я вешу не более девяноста килограммов, а тут все сто двадцать. Надо убрать излишества.
Пантюхин подчинился.
Увидев графическое изображение своего далеко не античного профиля, Гуков возмутился:
— Это же не мой нос! Это ручка от круглой печати! И к чему тут угрюмость? Я — человек общительный.
— Позвольте, — взмолился Пантюхин.
— Не поз-зволяю!
Пантюхин стер резинкой сначала угрюмость с лица Гукова, а затем и самое лицо и стал воссоздавать его заново. Увы, и о новом варианте оригинал сказал:
— Это не я. У меня более цветущий вид.
Снова замелькала резинка. Лицо Гукова пополнело, на щеках появились ямочки.