Золотой характер
Шрифт:
— Пошли, Афанасий… Нечего тебе людям мешать, слава богу, свой дом имеется…
Чернояров смотрит на адвоката с последней надеждой, но тот отворачивается, предчувствуя, что может разразиться скандал, в котором он будет посрамлен. И тогда Чернояров, пропустив вперед старуху и поклонившись, уходит. Он идет, ссутулившись и нехотя волоча по пыли рыжие, на толстой подошве, богатырские башмаки, зашнурованные ремешками, тащится, как человек, потерявший еще одну надежду. А перед ним мелкими шажками, слегка покачиваясь, семенит старуха в легких спортивных тапочках на белой подошве. И адвокат
Я. Длуголенский
НОВИЧОК
— А ты?
— Я уезжаю, — ответил парень.
В зале ожидания стены раскрашены под курицу-пеструшку. На широкой лавке сидит парень в рыжей кепке. Руки у парня фиолетовые. Он курит. У ног стоит чемодан с висячим замком. Чемодан напоминает грудастого бульдога-медалиста. Парень иногда косится на чемодан, словно говорит бульдогу: «Сидеть!»
Сашке очень хочется узнать, почему у парня фиолетовые руки. У его прежнего бригадира на руках и лице тоже были фиолетовые пятна. Но бригадир горел в танке. А у парня отчего? Сашка ждет попутной машины и курит. Его разбирает кашель. Курить он начал только в поезде. Сашке семнадцать лет. Полгода после ремесленного проработал на заводе. Когда же решил поехать на эту стройку, тетка обрадовалась. Особенно подъемным. И забрала почти все его деньги. А бригадир, прощаясь, сказал:
— Езжай, паря, посмотри, на чем земля держится.
— На слонах, — хихикнул Лешка-сварщик.
— На людях, — строго сказал бригадир. — А путевка у тебя солидная. Как партбилет. — И легонько толкнул Сашку в лоб.
— А ты за каким чертом сюда приехал? — вдруг спрашивает парень.
— Сварщики тут, говорят, нужны.
— А-а… Теперь-то уж стройка наверняка выйдет из прорыва. Природа, как говорят, не терпит пустоты. Я уезжаю — ты приезжаешь.
— А зачем ты уезжаешь?
— Задаром пусть греки работают.
— Почему греки?
— Это ихнее слово «робос». Выдумали его, пусть и работают.
Парень закуривает новую папиросу.
— Повидаешь с мое — всему научишься. А нет — скиснешь, и крышка. Видал руки? Бензином сжег на морозе. Я ведь шофер.
— Как бензином?
— На стройке и не то бывает… А ты — путевка! Спрячь и не показывай. Засмеют.
— Почему засмеют? — пугается Сашка.
— Сюда за рублем едут. А такие, как ты, только цену нам сбивают. Положат вам 70 — работаете, 50 — тоже. А нас за такую любовь не заставишь. Мы комсомолом не крещеные…
— Меня никто не крестил, но я комсомолец, — обижается Сашка.
Парень смеется и крутит головой:
— Удивляюсь, кто тебя одного отпустил!
— Нас двенадцать человек ехало.
— Остальные, значит, по дороге сбежали?
— Да нет, мы на разных станциях сходили.
Парень смотрит, куда плюнуть, и плюет на пол.
— В семнадцать лет голова работает, как ноги, — в одну сторону.
Сашке неловко, и он молчит. Парень давит его уверенной силой, которая спрятана в каждом слове. О стройке ему рассказывали совсем другое. И газеты,
— Жаль, не со мной едешь, — говорит парень. — На шофера бы выучил. Ну, посиди здесь, а я в магазин. Соображу что-нибудь.
Сашка не пьет. Но он слышал, что самостоятельные люди пьют, пьют, даже когда не хотят. Говорят, таков закон мужского содружества.
Сашка с тоской думает: «Неужели придется пить?» И говорит:
— Днем я не пью.
— А я тебя и не зову. «Маленькая» та двоих, что корове груша.
Сашка остается один. Все думают: мальчишка. А вот он пойдет сейчас в магазин и купит не «маленькую», а пол-литра… И вспоминает про деньги, которые забрала тетка. А парень сейчас вернется и опять начнет смеяться… «Уйду», — решает Сашка.
Уйти — значит сбежать. Но ничего другого он не может придумать. Сашка боится пария. Возьми тот его за руку и посади в поезд — посмеет ли Сашка вырваться?
Озираясь, он выходит на крыльцо. Хорошо, что магазин, спрятался за домами. Плохо, что дорога прямая: нельзя остаться незамеченным. И Сашка почти бежит, хотя знает, что скоро придет поезд и парень уедет. Но успокаивается только тогда, когда взмокшая спина начинает зудеть, натертая суконной гимнастеркой.
Приземистые сопки сжимают дорогу. И Сашка кажется себе маленьким, настолько маленьким, что, заблудись он, не отыщут его. «Зачем уехал? — думает Сашка. — В бригаде были все свои. А здесь…»
Высоко над сопками ползет самолет. Он кажется серебряной булавкой, которой тетка закалывала кофту. Сашка думает: тетка была бы рада, если б увидела, что он пьет водку с тем парнем. А бригадир, прощаясь, дал пулю:
— На. Из плеча у меня вытащили. Понял, мужчина?
— От дурного глаза помогает, — сказал Лешка-сварщик.
Сашка нащупал в кармане пулю.
Где-то впереди заурчала машина. Она приближалась. Потом спряталась за сопку. Сашка сосчитал до двенадцати. Наконец машина вынырнула — зеленая, похожая на резинового крокодила. Сашка отступил. Но машина остановилась, качнулась, и шофер открыл дверцу:
— Садись.
— Мне в другую сторону, — сказал Сашка.
— И мне. Только на станции тару сгрузим… Садись.
— Нет, я лучше пешком. — Сашке вовсе не хотелось встретиться с тем парнем.
— Да не тебя жалею, — сказал шофер. — Сапоги…
Сашка посмотрел на свои сапоги и полез в машину.
— Стряхни пыль.
Сашка стряхнул тонкий слой кирпичной пыли. Сиденье было мягкое и теплое. Потом покосился на шофера. Под рукой выжженные на баранке цифры: «1958». Шофер убрал руку. Сашка прочитал дальше: «Г. НИКОЛАЕВ». «Из Николаева», — подумал Сашка.
— Ты кем сюда определяешься? — спросил шофер.
— Сварщиком. Я ремесленное кончил, потом на заводе работал. А ты давно здесь?
— Нет. Месяца не будет. Так что мы с тобой новички.
— Как тебя зовут? — спросил Сашка.
— Вообще Гошкой. А полностью — Георгий Николаев. А тебя?
— Сашкой. Так, значит, ты здесь недавно?
— Угу, — подтвердил шофер, — недавно.
— А это что? — Сашка ткнул пальцем в цифры.
Шофер погладил цифры.
— Тебе надо идти в разведчики, — и усмехнулся.