Золотой империал
Шрифт:
него кончиками пальцев босых ног, а толпа восторженно ревела, подбрасывая в воздух шапки и трости. Сознание, дав Виталию досмотреть до конца кошмарную сцену, наконец милосердно оставило его...
— Хочу вас обрадовать, подпоручик, срок вашего вынужденного заключения, кажется, подошел к концу! — Звук голоса Кавардовского вырвал милиционера из тягостных воспоминаний. — Радуйтесь: завтра, самое большее — послезавтра мы выступаем в путь.
— А в чем дело? Вы достаточно насладились дикими нравами этого городишки? — съязвил лейтенант, массируя натертое браслетом запястье изрядно похудевшей руки. — Или
Насколько мог понять постепенно оправившийся после тяжелой болезни Лукиченко (молодой крепкий организм взял свое, несмотря на практически полное отсутствие лекарств), Князь развернул тут бурную деятельность, исчезая на день-два, порой ночами, постоянно притаскивая в дом увесистые пакеты, выскакивая на отрывистый стук в дверь, без сомнения условный... Один раз милиционер, на свою беду, застал его врасплох отстирывающим в тазике чужую кровь со своей одежды и был избит осатаневшим головорезом жестоко, едва не до полусмерти. Призрак проклятой виселицы, торчавшей перед ратушей в назидание возможным правонарушителям, все чаще вставал перед Виталием в ночных кошмарах: вряд ли здесь, казня преступников со средневековой непосредственностью, делали скидку их пособникам.
— Нет, подпоручик, просто наши друзья собрались на днях выступить в путь. А нам, — Князь выкладывал и выставлял на стол принесенную с собой снедь, между делом вскрывая банки, откупоривая бутылки и аккуратно нарезая изящными ломтиками хлеб, колбасу и ноздреватый сыр. Пользовался он при этом своим любимым ножичком, как всегда острым, словно бритва парикмахера. — Особенно задерживаться здесь тоже не стоит.
— А все-таки, Сергей Владимирыч. — Жорка не отставал от Берестова с вопросами. — Чем вы здесь так прославились, что весь город вас знает?
— Да так... — темнил старик, уходя от прямого ответа. — Приторговываю я тут кое-чем...
Ротмистр остановился и, повернувшись к «миропроходцу», сурово сдвинул брови:
— Надеюсь, это кое-что не относится к разряду наркотических средств или чему-нибудь подобному, господин Берестов?
— Господь с вами, Петр Андреевич! — замахал на него старик. — Страсти какие говорите! Не буду я на старости лет с заразой этой связываться.
— И все же!
— Да табак я, табак им привез! — сдался «миропроходец», опасливо отодвигаясь от ротмистра.
Оказалось, что в этом мире, открывшем заокеанские континенты слишком поздно, курения в привычном смысле так и не узнали. Пользовалась широким спросом дурманящая (скорее всего тоже с чем-то наркотическим) жевательная смесь индийского и среднеазиатского происхождения, применялся для курения гашиша, хоть и запрещенного, но не очень строго, кальян, но самокрутку свернуть было просто не из чего, да и не находилось желающих.
Естественно, выпускающий изо рта клубы ароматного дыма пришелец вызвал всеобщий интерес. Лет на двести раньше его конечно же ждал бы костер или в лучшем случае плаха, но теперь... Просвещенные бергландцы, попробовав курева щедрого на первых порах Берестова, пришли в восторг. Еще бы: если примириться с вызывающим по первости отчаянный кашель дымом, то эффект выкуренной сигареты был сравним с доброй кружкой крепкого пива! Однако Сергей Владимирович тут же столкнулся с чуждым благотворительности
Харчевня тетушки Штайнбек (по совместительству также и постоялый двор) мгновенно превратилась в курильню. За умеренную плату каждый посетитель кроме кружечки пива, стопки настойки и приличной закуски мог теперь насладиться и трубочкой, набитой руками одной из дочерей трактирщицы. Нужно ли упоминать, что первая в Бергланде трубка была также изготовлена золотыми руками «миропроходца»?
Привлеченный новыми ощущениями городской люд тут же потянулся в гостеприимный дом под вывеской, украшенной дымящейся трубкой, немало увеличив доход трактира и благосклонность вдовой трактирщицы к приблудному иностранцу.
С властями, мирскими и духовными, проблем не возникло: герр Рейндорф, бургомистр Блаукифера, приходился почтенной Амалии Лизелотте Штайнбек кумом, а пастор Циглер, мужчина весьма жизнелюбивый и увлекающийся новыми веяниями, стал одним из первых адептов курения в Бергланде...
— О-о, да вы умеете жить, господин Берестов!
— Стараемся помаленьку... — засмущался «миропроходец», польщенный похвалой ротмистра.
Отряд приближался к переходу, противоположному тому, через который они попали в гостеприимный Бергланд.
Задержаться в Блаукифере пришлось на четыре с лишним недели: зима в этом году здесь выдалась снежная, а так как добраться до известной Берестову точки, где существовали другие ворота в иной мир, можно было только по абсолютному бездорожью, приходилось ждать, пока сугробы хотя бы немного сдадут под напором весеннего солнышка. К счастью, вьюга, пришедшаяся на первый день пребывания здесь, оказалась последней.
Проведенное на постоялом дворе фрау Штайнбек время не осталось для путешественников потерянным.
Во-первых, пришел в норму после гостеприимных объятий хоревской милиции Жорка, причем выздоровлению немало способствовала та немалая коллекция совершенно незнакомых ему доселе монет, собранная при содействии доброй фрау Штайнбек и Берестова, являвшегося единственным доступным здесь Конькевичу экспертом по потусторонней нумизматике. Выздоравливающий готов был целыми днями просиживать над разложенными на столе богатствами, без конца перекладывая и сортируя монеты то по незнакомым странам, то по датам выпуска, то по номиналам и рассуждая при этом о будущем каталоге, что должен прославить его имя. Единственным благодарным слушателем оставалась, увы, преданная Валя, неотлучно находящаяся при больном.
Во-вторых, ротмистр, Николай и Берестов выяснили, что тот переход, на который так надеялся Чебриков, здесь отсутствует напрочь.
Возможно, он и существовал на том же самом месте, и даже место это удалось идентифицировать с точностью до двух метров, но находилось оно в девственном лесу, копать в котором, даже если бы земля не промерзла насквозь, оказалось затруднительно.
Старик тщательно пометил место, указанное ему графом (опирающимся не только на память, но и на показания одного из своих хитрых приборов), зарубками на стволах берез, заявив, что после того, как проводит Чебрикова до дома, «вернется и докопается до него, заразы, во что бы то ни стало». Оставалось надеяться, что переход в этом месте отыщется быстро — больно уж живописно и нетронуто выглядела роща.