Золотой истукан
Шрифт:
Готы, которых вели позади, обособленно от русичей, дурея от шума осенней листвы, принимались тягуче горланить. Похоже, Одену, забывшему про них, на долю скверную плакались.
…А ковылей - ими всю степь обмело, словно хвостами белых, буланых, чалых коней; самих-то коней не видать - будто плотно сошлись и ровно, огромным немым табуном, бегут - не бегут, а плывут навстречу тебе, а гривы, хвосты, на ветру трепеща, извиваясь, стелятся поверху. Вся степь струится, рвется из-под ног волнистой сизой пеленой, течет в неясную полуденную даль. И все живое скачет
Караван, и сам не скорый, настигал стада медлительных овец, верблюдов, кочевые повозки булгар, - правда, они попадались реже, чем даже деревья. И так - от Дона, что там от Дона - от дальних порогов днепровских: идешь, идешь день за днем… и за чудо сочтешь, если встретишь сотню-другую безмолвных, печальных людей.
Неужто горе - пастухи и есть те воины лихие, что способны на быстрых конях, не мигнув, сто и триста верст одолеть? Скучные, тихие. Если - они, то, может, не в крови у них свирепость: что-то иное их понуждает грабить и жечь?
Мало народу в степи.
Меньше, чем птиц и зверей. Караван, в свой черед, обгоняли: в вышине - косяки журавлей, сбоку, держась в стороне,- табуны лошадей, диких, степных, стада горбоносых сайгаков. Но всех опережал синий ветер, еще не студеный, солнцем нагретый, но уже по-осеннему свежий и крепкий…
– Эй.
– Руслана схватил грозно-сдержанный взгляд желтых глаз. Конник. Откуда такой? В Тане охрана частью сменилась: многих булгар, что вели русичей от Днепра, не видать,- наверно, и этот из новых. Лицо - точно камень точеный; рус, крутонос и на редкость пригож: сокол степной, да и только, В шапке лохматой, и свита не по-нашему сшита, а что-то близкое в нем, но забытое.-Там, позади, один человек… о тебе вспоминает.
– Кто?
– Чует Руслан: готы тревожат. Вернее, один из них. Он, проклятый. Тот самый. Убил человека - простили, для острастки при всех отхлестав. Что проку в убитом, хазарам нужен живой.
– Говорит, брат Гейзерихов. Поклон велел передать. Ты что - готской веры?
– Русич.
– Имя?
– Руслан.
– Ну?
– радость в желтых глазах.
– Аланское, наше.
Руслан удивлен: - Это как же?
– Рус-Аланы. Урусы. Предки так назывались. Правда, ромеи переиначили их в «роксолан» да «аорсов», но такой уж певуче-трескучий язык у ромеев. Всякое слово, попав к ним в уста, обрастает углами.
– Слыхал я от старших, - устало сказал юный смерд, - будто русь это скуфь.
– То есть, скута - стрелки. Мы тоже их ветвь.
– Да? И боги у нас - этаких нету у прочих славян: Хорс да Семарг. К примеру, Карась, с кем вместе иду, - из Хорсовой веси, я - из Семарговой.
– Ну? Наши боги! Старые боги. Теперь - Христос, Уацилла, Из древних - Фальвар, Тутыр и Авсати. Хорс - он хороший и солнечный. Верно? Может, от Хорса ваше название, а? Хорс, аорсы - и Русь. Ну, а Семарг… идол такой. Три птицы в нем.
– И у нас он крылат.
– Выходит, урусы - аланских кровей.
Рассмеялись.
– Ты
– спросил довольный Руслан. Бог с ними, с богами - человек попался хороший.- Как зовут?
– Урузмаг. Я в Тане пристал, хазарам служу. Не служил бы - старый Сароз, горемыка, мир его праху, - был у нас царь такой… назад лет сто пятьдесят - ха-ха!
– помог, неразумный, аварам (по-вашему - обры ) против хуннских последышей. Авары дальше ушли - и пропали, а булгары, хазары остались - и за алан, бедных, взялись.
– От Роси иду - слышу славянскую речь. А самих-то славян не видать. Кроме нас, неудачных.
– Погоди. Еще встретишь.
Сунул руку в суму переметную, грозный взор - на булгар; дернув щекой, подмигнул русичам - не убьют, обойдется, склонился и быстро вложил Руслану в ладонь белый дырчатый сыр.
– Хлеба нету. Готу тому что сказать?
– Пусть боле не лезет с поклонами.
– Ладно.
– Отъехал.
…Сдружились, которые раньше, на родине, вовсе не знались или еле здоровались, даже насмерть враждовали. Чем шире растекался мир, куда их кинула судьба, тем теснее смыкались они - как пальцы сжимались в кулак.
Хлестнет кого буйный страж - звереют, зубами скрежещут. Прут плотной стеной на тугой, по-степному злобно свистящий ременный прут,- и страж, испуганно бранясь, спешит свернуть свою плеть. Осмелели пленные после Таны.
Чем дальше уводили русичей, тем ближе они сходились
И надо же в чертову пасть попасть, вдосталь отведать плетей, чтоб оценить крепость сдвинутых плеч. Будто там, на Руси, никак уж нельзя было бросить раздоры, друг друга чтить, уважать.
Глядишь, не очутились бы в чужих краях…
– Экая даль, - вздохнул Карась со смутной досадой: в ней и тоска по дому, и восхищение певучей необъятностью. Теперь он шагал в паре с Русланом.-
Сколько земли нетронутой, пустой. Распахать бы, засеять - горы зерна, милый мой, можно б насыпать. Вместо этих курганов постылых,- кивнул он на цепь замаячивших слева синих бугров.
– Такую-то землю, жирную, сытую - и без толку держать, стадами топтать. Эх, дурачье.
Сказал он это без злости, скорее - с жалостью даже, и не только к земле, лежавшей без пользы, но и к тем, кто бродил по ней со стадами. Научились в Тане русичи и себя понимать, и булгар, хоть немного, отличать одних от других.
– Пастухи.
– Все равно - не знают ей цены. С умом подойти: и сена хватило б для ихних овечек, и хлеба бабам, детишкам. И по белу свету рыскать не надо. Нет, куда,
Грабить легче. Ленивы, собаки.
– А старый булгарин - покойный Кубрат… журил русичей: ленивы.
– Ишь ты. На разбой мы, может, и ленивы, а землю пахать… Сюда б русичей.
– Попросись: мол, подвиньтесь.
– Всем бы места хватило, и хлеба, и сена. Вот только ума не хватает человекам.
«Но эти стервецы, провидицы, жрецы», - вспомнил Руслан. С чего ни начни разговор: с земли, или с лаптей, которыми топчешь ее, или даже с трещин на пятках, все равно придешь к одному…