Золотой капкан
Шрифт:
– Христоня! Спишь, с-сукин сын!
– Никак нет, вашскородие! Здеси я…
На ходу подвязывая узеньким сыромятным ремешком видавшие виды казацкие шаровары, из густого подлеска выскочил кряжистый Христоня. Изо всех сил стараясь придать опухшему с глубокого похмелья лицу приличествующее моменту выражение бодрости и готовности выполнять приказы, он подбежал к Деревянову, вытянулся в струнку и принялся преданно «есть» начальство глазами, поблекшими от постоянных возлияний до голубовато-сивушного цвета.
– Как стоишь!? Поручик не сильно ткнул вестового кулаком в живот.
– Обленился… мать твою. Приготовь чай.
– Слушаюсь! –
– Поговори у меня! – рявкнул Деревянов. – Р-разболтался…
Лагерь просыпался. Досадливо морщась при виде своих солдат, обмундированных настолько разношерстно, что их можно было принять за кого угодно, только не за воинов–освободителей от большевистской заразы, Деревянов торопливо пересек длинную, узкую поляну и с размаху пнул покосившуюся дверь приземистой хижины. Здесь разместился его начальник штаба и по совместительству начальник контрразведки, бывший жандармский ротмистр Кукольников.
– Нельзя ли поосторожней… – недовольно поморщился Кукольников.
Он, как всегда, был гладко выбрит и аккуратно причесан. Но самое удивительное: от ротмистра разило дорогим французским одеколоном. Где он достал парфюмерию в этой глухомани, для Деревянова было загадкой.
– М-м… – невразумительно промычал Деревянов, усаживаясь напротив.
Кукольников вызывал у него противоречивые чувства. Как кадровый русский офицер, он презирал полуштатских ищеек из Жандармского корпуса. Несмотря на то, что ему волею обстоятельств пришлось связать свою судьбу с жандармом, Деревянов так и не смог до конца побороть в душе неприязнь к Кукольникову. Но в то же время он восхищался его необычайной работоспособностью, выносливостью и хладнокровием. И даже побаивался. Когда невозмутимый и неулыбчивый Кукольников изредка поднимал от бумаг восково-желтое, с пятнами редких веснушек лицо, и его темно– коричневые глаза на какой-то миг ловили взгляд поручика, тому казалось, что сотни невидимых иголок впиваются в кожу.
В такие моменты Деревянов терялся и чувствовал себя не в своей тарелке. Кукольников был жесток к врагам и беспринципен. Иногда поручику казалось, что жандармский ротмистр примкнул к белому движению только ради удовлетворения своих садистских наклонностей.
– Ну, что там у вас… кгм… новенького? – спросил Деревянов. И зашарил по карманам в поисках табакерки.
– Все то же, – коротко бросил Кукольников. Он что-то торопливо записывал бисерным почерком в свою неизменную записную книжку в переплете тисненой кожи. Ротмистр всегда держал ее при себе, и поручику очень хотелось прочитать его записи. Это было детское желание, но Деревянов ничего не мог с собой поделать.
– Впрочем, каюсь, есть… кое-что, – какое-то мгновение поколебавшись, сказал ротмистр, не глядя на Деревянова. Он нагнулся и вытащил из небольшого сундучка, служившего ему походным сейфом, кожаный мешочек, туго схваченный завязками.
– Вот, прошу-с…
Подозрительно поглядывая на безукоризненный пробор Кукольникова (тот снова принялся за свою записную книжку), Деревянов, распустив плетеный кожаный шнурок-завязку, вытряхнул содержимое мешочка на стол. И застыл, ошеломленный: на шершавых не строганных досках грубо сколоченного стола маслянисто желтели крупные золотые самородки!
– Г-где?.. К-как?.. – с трудом ворочая языком, спросил пораженный до глубины души Деревянов. И умолк, не в силах оторвать взгляд от невзрачных на вид, но поистине бесценных металлических кусочков.
– Бирюлев! – позвал Кукольников. – Давай сюда голодранца. Он закрыл записную книжку и ледяным взглядом уставился на дверной проем.
Скрипнула дверь, и помощник ротмистра, тоже из бывших жандармов, сухопарый Бирюлев, втолкнул в избушку невысокого черноволосого мужичка в изодранной заячьей безрукавке, под которой виднелась застиранная до дыр рубаха голубого ситца в ржавых пятнах крови. Ступив два шага к столу на негнущихся кривоватых ногах, мужичок мягко завалился на чисто выметенный пол. Похоже, он потерял сознание.
Кукольников брезгливо кивнул Бирюлеву:
– Подними. Перестарался… черт тебя дери.
– Прикидывается… Злобно оскалившись, Бирюлев встряхнул мужичонку за шиворот.
– Стой смирно, стер-рвец! – рявкнул он.
Мужичок стоял, шатаясь, и глядел на Кукольникова, в котором признал большого начальника, обезумевшими со страху глазами.
– Ну? – забарабанил по столу тонкими пальцами Кукольников.
– Не признается, – потупился под взглядом ротмистра Бирюлев.
– Та-ак… Работать разучились? Ладно, иди. Бирюлев поторопился покинуть избушку. Он был давно знаком с ротмистром, а потому знал, что когда Кукольников гневается, с ним лучше не спорить.
– Нуте-с, милейший, – обратился ротмистр к мужичку, – что прикажете с вами делать?
– Господин начальник, Христом-Богом прошу – отпустите! Мужичок, как подкошенный, рухнул на колени перед бывшим жандармом.
– Я все сказал, верьте мне! Только Макарка знает эти места. Он меня туда водил. Не найду я без него. Не губите невинную ду-у-шу-у… Мужичок жалобно взвыл, елозя жидкой бороденкой по начищенным до блеска сапогам ротмистра.
– Как зовут? – резко спросил Кукольников.
– Бориска я, Бориска, – заторопился мужичок. И с тоскливой надеждой попытался заглянуть в глаза бывшему жандарму.
– Точнее! – властно приказал ротмистр, недобро глянув на мужичка. Тот отшатнулся под его взглядом, будто увидел приготовившуюся к броску змею.
– С-сафи, Сафи Шафигуллин… – выдавил Бориска. Он заикался и дрожал всем телом.
– Татарин? Нехристь, а Христом-Богом клянешься.
– Крещенный я, вот… Бориска-Сафи начал торопливо креститься.
– Крест носишь?
– В тайге… потерял.
Бориска безнадежно склонил голову. Из его глаз сами собой потекли слезы. Похоже, он начал прощаться с жизнью.
– Понятно, – сказал Кукольников брезгливым тоном. – Поди, врешь, сволочь. Кто такой Макарка?
– Макар Медов, якут.
– Где он живет?
– В Гадле… далеко отсюда. Только Макара трудно застать на месте. В летний сезон он пропадает в тайге.
– Кто еще может провести в те места?
– Не знаю. Разве что Колыннах… Живет там же. Только шибко старый он.
– Ничего. У нас помолодеет, – хищно покривил тонкие губы Кукольников.
– Бирюлев! Накормить. И пусть отдыхает…
Христоня принес закопченный чайник. Пили чай вприкуску, молча, избегая смотреть в глаза друг другу. У Деревянова слегка дрожали руки. Кукольников внешне казался спокойным, только еле приметные глазу пятна лихорадочного румянца испещрили тугие скулы.