Золотой лук. Книга первая. Если герой приходит
Шрифт:
Стану сыном бога?
Нет, такого не бывает. Стану? Как?!
Поверьте, такое бывает. Сначала ты рождаешься, живешь, пачкаешь пеленки, сбиваешь коленки, радуешь маму и огорчаешь папу. А потом, со временем, делаешься сыном бога. Ты делаешься, тебя делают, это уже как получится. Часто, кстати, бог здесь и вовсе ни при чем.
Об этом мечтают. Не родители, нет – дети. Особенно те дети, кого обижают чаще
Скажу больше: я не знаю ни одного такого.
Эписодий четвертый
Вода сладкая и горькая
1
Украдено у Главка, сына Сизифа
– Три года! Три распроклятых года!
– Отец…
– Муж мой…
– Три года! А потом еще два! И ни одной поминальной жертвы!
– Господин наш…
– Ни единой! Ни жертв, ни достойного погребения! О боги!
Боги молчали. Родичи тоже.
– За что караете?! Ты, жена моя, мать моих безмозглых детей! Ты, сын мой, плоть от плоти моей! О, как стыдно мне перед Владыкой Аидом! Перед его добрейшей супругой Персефоной! Может, я не Сизиф, сын Эола? Может, я бездомный бродяга без роду и племени? Я что, умер в придорожной канаве?
– Мы все исправим, отец! Владыка Аид и могущественная Персефона будут довольны.
– Ага, как же! Вам, бездельникам, ничего доверить нельзя! Сам, все сам! День назначу, жертву выберу…
– Как скажешь, отец.
– Как скажешь, муж мой.
– Но сейчас тебя, господин наш, ждет дурное известие. Без тебя нам не решить, что делать…
Вот, значит, папа. Вот, значит, бабушка Меропа. Вот дедушка Сизиф. Ну и я, куда ж без меня? А больше никого, как водой смыло. Раньше, когда дедушка семью бранил, народу собиралось – уйма! Затем пол-уймы. Треть уймы. Десятая часть. Сотая. Сейчас даже мои братья не идут на шум. Надоело им.
Два года подряд одно и то же слушать – любому надоест. «Ни одной поминальной жертвы! Может, я бродяга…» Я бы тоже не слушал, правда. Мимо шел, задержался. Я-то вырос, все теперь понимаю. Но помалкиваю: язык за зубами, дедушка дома.
И вам не скажу, о чем я помалкиваю. Вдруг вы Аиду донесете? Помрете завтра от поноса, встретит вас в царстве теней Владыка Аид, вы ему и выложите как на блюде: так, мол, и так, Сизиф Эолид в своей родной Эфире ругмя ругается…
Нет уж! Помирайте на здоровье, а про дедушку – ни слова!
– Дурное известие? – дедушка запахнулся в плащ. С залива дул ветер, у стариков ныли суставы. – Есть ли что-то дурнее вас, драгоценные мои?
– Коровы, отец.
– Воистину прав ты, Главк, сын Сизифа! Корова – кладезь мудрости в сравнении с тобой. И что произошло с нашими коровами, если это важнее моих поминальных жертв?
Папа вздохнул:
– Воруют их, отец.
– Кто?
– Воры.
– Да я уж понял, что не честные люди. Кто именно?
Мимо пробежала стайка рабынь с корзинами стираного белья. Папа обождал, пока они скроются на заднем дворе. Ответил:
– Кромионцы, отец. Жители Сикиона.
– О, я их знаю! Записные скотокрады.
– Мегаряне.
– Что, и эти? Далеко забрались. Ты требовал суда?
– Требовал.
Папа вздохнул горше прежнего.
Бабушка ушла, не стала в мужские дела лезть. А мама даже и не выходила, сидела на женской половине, ткала.
– А судьи кто?
– Клеон, сын Фола. Антиох, сын Эврипида. Талай из Аргоса.
– Те еще пройдохи. В смысле, уважаемые люди. Проиграл, да?
– Проиграл, отец.
– Коров не опознал?
– Как их опознаешь? Воры коров перекрасили, клейма свели. Поди докажи!
– Перекрасили, значит?
Дедушка прошелся по двору. Остановился возле меня, ущипнул за щеку. В дедовом взгляде сверкнули хитрые искорки.
– Сын мой, – обращался дедушка к папе, а смотрел на меня. – Слыхал ли ты про такую занятную вещь, как гиппосандалии?
– Слыхал, отец.
Папа, кажется, обиделся. Такой лошадник, как Главк Эфирский, знал о конях все. Глянет на лошадь, сразу скажет, сколько волос в хвосте. Да что там папа? Даже я сто раз видел, как жеребцам и кобылам, желая сохранить копыта в целости, надевают конскую обувку. Кто победнее, тот плел чулки из лыка или тачал из бычьей кожи. Кто побогаче, гнул медную пластину, а случалось, что и бронзовую. По краям ушки да кольца: продел веревку или ремень – и давай, вяжи к ноге…
Дедушка хихикнул. Папина обида его забавляла.
Конец ознакомительного фрагмента.