Золотой мираж
Шрифт:
Все-таки они мало после первого едва ли не суточного верхового перехода побыли на пасеке. Зимин сумел прочувствовать это. Чуть не всякий шаг коня на пути от пасеки до речки отзывался тупой болью в теле. С облегчением он выбрался из седла, подойдя к воде, хотел нагнуться. Поясница затекла так, что не сумел. Он опустился на колени, окунул голову в воду и держал, пока хватало в легких воздуху. Потом долго и жадно пил.
– Умаялся? – Засекин вышел из кустов, волоча знакомый туго набитый полотняный мешок.
– Есть немного, – Зимин кивнул. – Хорошо, хоть к балагану
– Отдыхай...
Синие с красивой прострочкой по всему полю одеяла упали на приречный галечник. Краешек одного чуть не достал кромки воды.
– А ты? – дотрагиваясь до атласной ткани влажной ладонью, спросил Зимив.
– Схожу. Тут недалеко. Буду скоро, – ответил Засекин, уже намереваясь отправиться прочь от речки.
– Я с тобой, – вызвался Зимин без особого желания идти и неожиданно для себя.
– Отдыхай... Что ноги бить, – сказал Засекин.
– С тобой, Николай Григорьевич. За компанию. – Зимин поднялся.
Засекин вдруг заметно растерялся. Нельзя было не почувствовать: ему непременно зачем-то нужно отлучиться. И он явно не ожидал, не был готов к тому, что Зимин станет напрашиваться в попутчики.
– Было б за чем вдвоем, – пробормотал.
– Так я помешаю? – спросил Зимин, с любопытством поглядев на своего провожатого, имеющего какую-то тайну, но простодушного, неумеющего хитрить.
– Нет... Просто... – Начал было оправдываться и умолк Засекин. Он закурил папиросу, что-то обдумывал, прикидывал.
– Так помешаю? – напомнил о себе Зимин.
– Ладно, – бросив окурок, затоптав его каблуком сапога, сказал конюх. – Есть тут один дом. Только ты того. О том, что увидишь – никому.
– Не волнуйся, Николай Григорьевич, – успокоил Зимин. – Чужие секреты уважаю.
– И другу своему тоже не говори. Василий тебе первому вещи офицера того, Взорова, показал. Потому что ты Сергея Ильича друг. Но об этом вот, и с ним ни звука. Пообещай.
Зимин еще на пасеке, и вчера, и нынче поутру, все хотел спросить, с чего вдруг такое благорасположение к Сергею в семействе Засекиных. Не удосужился. Теперь вопрос пока был вроде бы как не ко времени.
– Обещаю. Никому и ни слова, – заверил он. Засекин и этим не ограничился:
– Нет, правда. Если Сергею Ильичу скажешь, он по должности обязан будет во все это вникать. А детишки и так Богом обижены, обездолены. Последнего лишатся...
Какие обездоленные детишки, чего последнего лишатся – о чем это конюх, Зимин так и не понял. Однако еще раз твердо заверил, что будет нем как рыба, ни с одной живой душой не поделится, никому не предаст, не расскажет об увиденном.
Любопытство разбирало. Прирожденный молчун Засекин о пустяшном не стал бы говорить так много. Зимин, когда направились прочь от речушки, забыл и про боль в йогах, и про ломоту в пояснице.
Прошли минут десять по густому пихтачу. Лес расступился, и не далее как в пятидесяти шагах предстал взгляду двухэтажный серый каменный дом в окружении черемух и рябин с зардевшими на стыке времен года кистями.
Дом был сравнительно небольшой: с переднего фасада в каждом этаже по шесть окон, по три окна – сбоку. Находись
– Чей это? – удивленно спросил Зимин, догадываясь, что двухэтажное строение и есть та самая тайна, которую неохотно, под обет молчания, выдавал провожатый.
– Ничейный, – Засекин на ходу, приближаясь к дому, закурил, бросил в траву пачку из-под «Беломорканала».
– Так не бывает, – возразил Зимин.
– Может, и не бывает, – согласился Засекин. – Я его в позапрошлую весну приметил. Никого в нем. И после, сколько раз приезжал, – ни души.
Привычным движением, подойдя к дому, Засекин открыл дверь, и они перешагнули порог.
От неожиданности Зимин присвистнул. Они оказались в просторном, площадью метров в тридцать пять холле с паркетным полом, с камином, с хрустальной люстрой под потолком, со столиками на низких гнутых ножках, с мягкими креслами вдоль стен, со шторами на окнах. И пол, и мебель, и люстра были покрыты слоем пыли.
Из холла можно было пройти в другие помещения. Зимин наугад открыл одну из дверей. Биллиардная. На игровом столе, на зеленом его матерчатом поле застыли крупные светло-желтые шары. Шары покоились и в лузах. И здесь было несколько кресел, правда, поскромнее, чем в холле, – полумягких.
Зимин приблизился к столу, пальцем толкнул один из шаров, недолго смотрел, как он катится через все поле к соседнему борту, и вышел под костяной стук ударившихся друг об дружку шаров из билиардной.
По лестнице, застеленной ковровой дорожкой, вместе с Засекиным поднялся на второй этаж. Там тоже был холл, из него – выход в коридор, и в нем, в этом коридоре, справа и слева – двери в комнаты. Зимин заглянул в одцу, другую, третью... В каждой обстановка одинаковая: кровать, кресло, столик, телевизор, ковер на полу. Край покрывала на одной из кроватей был завянут. Зимин увидел синее атласное одеяло с узорной прострочкой. Точь-в-точь каким он накрывался, ночуя на берегу речушки...
– Ты зайди, туалеты, ванные погляди, – посоветовал Засекин. – Там даже есть эти... Ну, специально только по маленькому ходить...
– Мг... – в задумчивости промычал Зимин. Однако глядеть на писсуары и прочую сантехнику не пошел.
После продолжительного молчания спросил:
– Чьи же все-таки хоромы?
– Василий этот дом обкомовской заимкой называет.
– Даже так. Почему?
– Да так. Видно ж... – Засекии закурил, прибавил: – Еще, держаться от этого дома подальше советует.
– А ты ездишь.
– Детишек жалко. У нас под Пихтовой интернат. От алкоголиков рожденные дети там. Раньше-то кому нужны были, а сейчас... Привожу им отсюда.
– Вещи?
– Не... Вещи – всего раз. Продаю, и лекарства, гостинцы покупаю.
– В первый раз украли вещи?
– Главврач сказала, в ремонт телевизор и магнитофон сдали...
– Да, Николай Григорьевич. – Зимин чувствовал, провожатый ждет от него какой-то оценки своим действиям. Он не имел, не находил сразу, что же сказать.