Золотой сокол
Шрифт:
— Болото это такое дурное, что ни за каким делом туда не ходят, — говорила Дивина. — Вот прошлой осенью с голоду пошли, было туда клюквы поискать... Да кто пошел, ни один не вернулся. А болото растет. Что гать в Новогостье зарастает — тоже их работа. Хорошо еще, ты дорогу пошел искать и на нас вышел. Останься вы на болоте ночевать — еще неизвестно, дождался бы утра хоть кто-нибудь.
— А еще есть слух, что те, кто у нас той зимой умер, все к волхидам в болото ушли и теперь с ними поселились, — добавила зелейница. — Той зимой нечисть вся в великой силе была. Людям плохо — нечистым хорошо. Мы голодали — они, проклятые, нашим горем питались. Заклинали мы их, пытались им путь
— А я еще сейчас подумала: не сглазили ли они Горденю? — заметила Дивина. — С чего бы он вдруг в такое буйство впал? Вот такое у нас место нехорошее.
— Однако же живете? — спросил Доморад.
— Живем.
— Отчего же не уходите, не поищете себе местечко получше? Земля большая!
— Наше это место, отец, родное, — подавляя вздох, отозвалась Елага. — Дед Утеша, с Выдреницкой улицы, рассказывал: шел он как-то, еще молодой был, через болото, смотрит, болотник сидит — зеленый, мохнатый, тиной оброс. Дед его спрашивает: «Чего ты, нечистик, все на болоте живешь?» А тот отвечает: «Привык!» Так и мы — привыкли, вот и живем. Богами нам это место дано, другого не будет. Как сумеем, так живем. И ведь хорошее у нас место! Пока волхида, старая змеиха, к нам не заявилась, лучше житья и не надо! Лес дичью богат, зверями разными, грибами-ягодами, в реке рыбы — ловить не переловить. Урожаи какие были! Как нигде — ведь сам Ярила над нами стоял. Торговые гости ездили, за меха и мед всякие товары давали. Помогут боги, выведем волхид — и опять заживем.
— А можно их вывести?
— Все можно. Нет ничего такого, что было бы нельзя. Вот только пока не знаю как. Поближе к Купале пойду на Дивью гору, там, может, подскажут.
До вечера в избу к зелейнице еще не раз заходили люди — женщины, мужчины, девушки — подруги Дивины. Чуть погодя явился Зорко — проведать отца. Тоже чистый после бани, с расчесанными светлыми кудрями, в нарядной розовой рубахе с зеленым воротом, с плетеным поясом, он выглядел как настоящий купец, и женщины, даже те, что были старше, в разговоре почтительно именовали его батюшкой. Всем было любопытно, как идет жизнь в других землях: как люди пережили зиму, чего ждут от будущего, не было ли каких знамений, что говорят волхвы, что думает делать князь.
С Зорко пришел и кое-кто из дружины. Таилич, острым глазом живо оценивший, что Ледич пристроился возле самой красивой девушки в городе, тут же предложил остаться «присматривать за хозяином» вместо него, но Зимобор только усмехнулся: дескать, нашел дурака! Таилич значительно двинул бровями и подсел вместе с Костоломом к Дивининым подругам. Девушки, давно не видевшие чужих, смущались и хихикали, но исправно хлопали по рукам, лезущим куда не надо.
Радегощцы обсуждали сегодняшний кулачный бой, толковали о Гордене, судили, кто же разорвал ему рубаху, — никто из бойцов не помнил, чтобы он это сделал. Приходил и сам Горденя, клялся, что и думать не стал бы про рубаху, не толкни его под руку какой-то «леший».
— В глазах темно было, в голове пусто, как в бочке, — сам не знаю, что со мной сделалось, а теперь ничего не помню! — так он объяснял свое тогдашнее состояние и беспомощно разводил руками.
Девушки смеялись, женщины качали головами, а Дивина не смеялась и не бранила Горденю. У нее не выходил из ума сегодняшний случай с ножом, после которого внезапное буйство Гордени приобрело новый смысл. Об этом они никому не рассказали, чтобы не множить страхов, но каждому приходящему вручали заговоренный стебель дедовника
А Зимобор уже забыл про нож и волхид. Он видел одну Дивину и невольно оборачивался каждый раз, когда она проходила мимо, в тесноте едва не задевая его. Ему все сильнее хотелось ее обнять, почувствовать живое человеческое тело, которое не растает в руках туманом, не распахнется Бездной Первозданных Вод, хотелось вдохнуть теплый человеческий запах, а не прохладное благоухание ландыша, которое приносила с собой звездная тьма. Одно присутствие Дивины согревало и успокаивало, и оно же помогло ощутить, как много сил выпила из него Бездна. Она могла бы выпить его до дна, если бы он не был ей для чего-то нужен.
Для чего? Зимобор вдруг словно очнулся и трезвым взглядом увидел все произошедшее с ним. Почему сама Вещая Вила внезапно стала ему помогать, за что такая честь? У нее какие-то свои цели, непостижимые для смертного. Она унесла его с белого света, а он даже не заметил, что прошел целый месяц. Она не пустила его на погребение отца и лишила смоленского престола, отправила вместо этого в Полотеск, в чужую землю... Она пытается делать его руками какие-то свои дела, а ему остается подчиняться. Но почему-то именно здесь и сейчас он стряхнул с себя ландышевые чары и осознал, что происходит.
Следя глазами за стройной и ловкой фигурой Дивины, хлопочущей у стола и у печки, Зимобор понимал, что без нее тут не обошлось. Одним своим присутствием «лесная девушка» помогла ему снова стать самим собой.
Вот только возвращаться к прежнему было поздно. Из Смоленска он ушел, путь его лежит в Полотеск.
— Скажи-ка, мать, если судьба от человека чего-то хочет, может он противиться? — спросил он у Елаги. — Или что решено и на роду написано, от того не уйдешь?
— Кто ж его знает, сынок! — Елага вздохнула, и видно было, что ей и самой не дает покоя этот вопрос. — Жизнь-то свою один раз проживаешь, нельзя назад вернуться да посмотреть: а что было бы, кабы я у того камня не налево, а направо свернул?
— Так можно выбрать, куда повернуть?
— Выбрать всегда можно, но какие три дороги на твоем камне начертаны, из тех и выбирай.
— Выходит, человек у судьбы как рыба на крючке — как ни бейся, а не соскочишь?
— Можно соскочить, если из окунька налимом стать! — Елага улыбнулась. — Изменить судьбу есть только одно средство — самого себя изменить. Себя изменишь — и судьба изменится, в этом она за человеком идет. А пока человек все тот же, сам он идет за судьбой.
Разговор этот, как и все подобные разговоры, мог что-то прояснить только тому, кто уже раньше что-то понимал. Но Зимобор смотрел на Дивину с таким чувством, будто все объяснения его судьбы содержатся именно в ней. Что-то уже изменилось, уже сдвинулось, и он стал не тот, кто шагнул навстречу прекрасной Звездной Деве и сам протянул ей руку, чтобы она вывела его из темноты перед курганами. Что-то уже изменилось, но, чтобы перемены созрели, еще требовалось время.
Устроив гостей на ночлег в беседе, Дивина не пошла в избу, а села на крылечке, глядя поверх тына вдаль, где по небу тянулись медленно тускнеющие багряные полосы заката. Сзади скрипнула дверь — Елага вышла, поглядела на небо, прикинула, какая будет погода, потом окликнула дочь:
— Что в дом не идешь? Замечталась?
— Вроде и замечталась. — Дивина сама не знала, как назвать состояние тихой, какой-то очарованной задумчивости, при которой в голове нет ни единой мысли, а есть только ощущение чего-то огромного, важного.