Золотой торквес (Изгнанники в плиоцен - 2)

Мэй Джулиан

– Так я и думала!
– леди насмешливо посмотрела на своего седовласого слугу.

– Говорят, в этом году ревуны осмелились явиться на юг!
– рискнул вставить свое слово подмастерье.
– Чувствуете, как кругом неспокойно?

Леди в тревоге замахала руками.

Предводитель ее свиты, детина с лицом цвета дубленой кожи, угрожающе схватился за рукоять меча.

– Эй ты, чучело, не смей пугать мою благородную хозяйку!

– Но Галучол правду говорит, мой храбрый капитан, - поспешно заметил ювелир.
– Вы не думайте, настоящие

фирвулаги сами не меньше озабочены. Одной Тэ ведомо, что на уме у лесных бесов. Но уж мы будем начеку, чтобы они не затесались в наши ряды во время Великой Битвы.

Женщина вздрогнула.

– Мы берем ваш янтарь, мастер. Меня тронула участь любовников-букашек. Заплати ему, Клавдий.

Дворецкий, ворча, достал из висящей на поясе мошны монету. Затем взгляд его упал на поднос с кольцами, и на лице его появилась загадочная улыбка.

– Пожалуй, мы возьмем и вот эти два кольца. Заверните, пожалуйста.

– Но сэр!
– воскликнул фирвулаг.
– Известно ли вам, что резные кольца имеют символическое значение?

Из-под белоснежных бровей старика сверкнули холодные зеленые глаза.

– Я сказал, мы берем их! И блудливых букашек тоже заворачивай, да поживей! Мы опаздываем на важную встречу.

– Да-да, я мигом, достойный господин! Ну ты, лоботряс, чего рот разинул, пошевеливайся!
– Ювелир низко поклонился мадам Гудериан и подал дворецкому завернутые в мягкую бумагу покупки.
– Да сопутствует вам удача, миледи, надеюсь, мои изделия принесут вам счастье.

Старик в сером торквесе рассмеялся. Затем, пожалуй, с излишней для своего статуса фамильярностью взял женщину под руку и сделал знак эскорту сомкнуть строй.

Когда покупатели растворились в толпе, Галучол озадаченно почесал в затылке.

– Может, он для кого другого кольца-то купил?

Ремесленник многозначительно ухмыльнулся.

– Эх ты, святая простота!

Герт просунул рыжую голову в палатку.

– Пожалуйте, мадам. Аккурат на две половинки распилено. И букашек не задели.

– Спасибо, сынок. Об остальном мы с Клодом сами позаботимся. Скоро полдень, так что займите наблюдательные посты на окрестных скалах. При первом же сигнале тревоги я прерву связь.

– Слушаюсь, мадам!
– Голова исчезла.

– Вот послание.
– Клод подал ей глиняную пластину.
– Все слово в слово, только написано моей рукой. Цемент у тебя есть?

Мадам Гудериан склонилась над лежащими на столе кусками янтаря.

– Voila! [готово! (франц.)] - произнесла она наконец.
– Один возьмешь ты, другой я, par mesure de securite [для большей надежности (франц.)]. Я оставлю себе трогательных влюбленных букашек. Женщине как-то пристойнее быть сентиментальной.

Они внимательно разглядывали послания. Под красновато-золотой прозрачной смолой светились слова, выбитые на глиняных пластинах:

ПЛИОЦЕНОВАЯ ЕВРОПА - ПОД ВЛАСТЬЮ РАСЫ ЗЛОБНЫХ ГУМАНОИДОВ.

РАДИ ВСЕГО СВЯТОГО, ЗАКРОЙТЕ ВРАТА ВРЕМЕНИ.

ВСЕ ПОСЛЕДУЮЩИЕ ОПРОВЕРЖЕНИЯ НЕДЕЙСТВИТЕЛЬНЫ.

Анжелика Гудериан, Клод Маевский

– Как думаешь, поверят они нам?
– спросила Анжелика.

– Ну, подписи-то сличить проще простого. К тому же, как ты сказала, два свидетельства надежнее одного. Слава Богу, я уже слишком стар, чтобы подозревать меня в мошенничестве.

Они долго молчали, сидя рядышком. В закрытой палатке было очень жарко. Мадам откинула со лба прядь седеющих волос. На виске блеснули капельки пота.

– Все-таки ты дурак, - наконец произнесла она.

– Поляки всегда были падки на властных женщин, ты разве не знала, Анж? Прославленные полководцы, как побитые собачонки, поджимали хвост перед благородным гневом дамы. К тому же я слишком старомоден, чтобы компрометировать себя, спрятавшись на неделю с такой особой, как ты, в паучьей норе, и все это время мысленно распевать "Марсельезу", пока остальная моя амуниция стоит по стойке "смирно!".

– Quel homme! C'est incroyable! [Ну и тип! Невероятно! (франц.)]

– Только не для поляка!
– Клод взглянул на часы.
– До полудня пятнадцать секунд. Будь готова, старушка!

Элизабет и Главный Целитель Дионкет склонились над колыбелью черного "торквеса". Чистокровный маленький тану выглядел старше своих трех лет не только из-за длинных конечностей, но и из-за печати страдания на все еще красивом личике.

Малыш был голенький, только чресла прикрыты салфеткой. Водяной матрац поддерживал опухшее тельце с таким удобством, какое только позволяла медицинская технология. Кожа ребенка была темно-красного цвета; пальцы, уши, нос и губы почернели от гиперемии. Шея под маленьким золотым торквесом покрылась волдырями - видимо, ее сожгли какой-то мазью, наложенной в тщетной попытке облегчить страдания. Элизабет проскользнула в разрушающийся детский мозг. Свинцовые веки приподнялись, открыв невероятно расширенные зрачки.

– Если мы снимем торквес, станет только хуже, - сказал Дионкет. Появятся судороги. Обрати внимание на отмирание нервных связей между мозгом и конечностями, на аномальные цепи, протянувшиеся от торквеса в подкорку, и непонятное воспаление миндалин, сорвавшее все наши попытки снять болевые ощущения. Развитие болевого синдрома типично своей стремительностью - в данном случае воспаление началось пять дней назад. Смерть наступит недели через три.

Элизабет провела рукой по влажным белокурым кудряшкам.

"Лежи смирно, ангелочек мой, дай я погляжу, дай попробую помочь тебе там, где между золотом и твоей обреченной плотью завязался неумолимый узел, где боль скачет по ступенькам туда-сюда, туда-сюда, мой бедненький... Ага! Вижу! Я оборву их, оборву эти связующие нити между высшими и низшими отделами мозга и дам тебе покой и сон, пока они не явятся за тобой, мой маленький страдалец, не в добрый час появившийся на свет."

Глазенки закрылись. Тельце безвольно обмякло.

"Благодарение Тане, Элизабет, ты сняла боль!"