Золотой век
Шрифт:
– Что-то, что мне не положено видеть.
– Я могу в любой момент восстановить ваши воспоминания, только скажите, сэр.
– И изгнать меня из моего дома. Нет уж, спасибо. Но если я похожу вдоль границы, не заходя за нее, я смогу хотя бы увидеть ее очертания.
И он сделал еще один шаг в глубь ментальности, в состояние, называемое Предпоследней виртуальностью.
Экопредставление было рассчитано на восприятие существ с цереброваскулярной структурой. Главной задачей этого искусства было создание сложной системы – в данном случае экологии, – которая одновременно была бы не только красива со всех точек
В Предпоследней виртуальности мозг Фаэтона заполнили ощущения, исходящие от странных созданий, растущих на берегу озера. Теперь он видел не озеро, а вселенную. Мириады существ, которыми кишела эта вселенная, заполнили его сознание своими жизнями и своей памятью, все это хлынуло в его разум как обрывки тысяч мелодий, складывающихся в музыку существования «хищник – жертва», сложную, как узор в калейдоскопе, ослепительный настолько, что рассмотреть его невозможно. Он одновременно был и одним из них, и целой колонией этих мельтешащих существ-раковин. Каждое существо в этом сообществе, в свою очередь, облепляли другие раковины. Кроме них там были и существа-уборщики, поглощавшие пустые раковины, а также существа, собиравшие энергию, переработанную уборщиками, они, в свою очередь, перерабатывали ее и возвращали уже в другой форме – чтобы создавать новые раковины.
Госпожа-жизнь, цереброваскулярная, создавшая все эти микросущества, превзошла самое себя. Вариаций было не меньше тысячи – маленькие, просто крошечные существа, и каждое прекрасно своей фантастической красотой. Она изобрела новый способ кодирования генного материала, подобный ДНК, но содержащий восемьдесят одно химическое соединение вместо традиционных четырех аминокислот. Сложнейшая генная информация втискивалась в крошечные клетки размером с вирус, и за счет этого образовывалось множество замысловатых форм жизни, они размножались на отростках коралла с такой скоростью, которая обычно доступна только простейшей протоплазме. Они росли и умирали очень быстро, их атомы соединялись и перестраивались с такой скоростью, что от выделяемого тепла в озере закипела вода.
Первоначальная энергия для запуска реакции была получена от нескольких разбросанных по всему озеру кусочков живого кристалла. Коралловые деревья, выраставшие из этих кусочков, состояли из миллионов и миллиардов живых существ, каждое из которых вносило свою лепту в структуру и питалось за счет нее. Ветви и стволы кораллов казались твердыми, потому что каждый микроорганизм, отрываясь от них, оставлял химическую энергию, которой могли воспользоваться только микроорганизмы того же вида и той же формы, занимавшие идентичное положение в их иерархии, – так крутящееся колесо кажется сплошным диском, то есть иллюзия неподвижности создавалась непрерываемыми усилиями каждой особи в этом водовороте.
Вокруг каждого кораллового дерева была довольно обширная зона отчуждения, которую ни один микроорганизм не смог бы пересечь. Каждое дерево размещалось на своем кристалле жизни, и все его части действовали невероятно слаженно.
Однако симбиоз этих деревьев мог существовать только в изоляции от остальных деревьев. Дерево-мать разбрасывало семена, и от них вырастали новые особи, однако их потомство уже не могло преодолеть зону отчуждения и, присоединившись к матери, существовать в едином симбиозе.
Когда Фаэтон начал смотреть представление, самое большое дерево,
Вслед за первым открытием последовало второе: теперь старейшее дерево могло использовать давление пара и разбрасывать семена по воздуху. Семена скакали по поверхности воды, как камешки, преодолевая зону отчуждения, опускались на плодородное дно, недалеко от других кристаллов, и обзаводились своими микроорганизмами.
Как только ближайшее пространство было заселено, старейшее дерево вновь выпустило порцию семян-колонистов, которые стали конкурировать с предыдущим поколением. Вода в озере забурлила от смертельной борьбы.
Пытаясь избежать жестокой конкуренции, старейшее дерево усиленно росло, забрасывая семена все дальше и дальше. Корневая система дерева стала проявлять признаки беспокойства, между мельтешащими микроорганизмами вспыхивали яркие, как огонь, сигналы, однако дерево никак не реагировало на них.
В конце концов дерево медленно и жутко развалилось под собственной тяжестью. Как его призрак, облако пара поднялось над поверхностью озера.
Фаэтон, принадлежавший к Основной нейроформе, понял только часть увиденного. Соразмерность, синхронизация, нюансы остались за пределами его восприятия. Он проследил жизненный путь лишь нескольких микроорганизмов, попавшихся ему на глаза, и то лишь по очереди. Общее значение представления осталось для него неясным.
Однако это вовсе не означало, что его не тронула красота увиденного. Слепец, слушающий оперу, не сможет насладиться великолепием костюмов и декораций, но музыка может потрясти его до глубины души, даже если язык, на котором исполняется произведение, будет ему незнаком.
Фаэтон вернулся в состояние средней виртуальности и, повернувшись к официантке, знаком попросил дать ему либретто представления. Улыбаясь, дриада молча смотрела на него несколько секунд, в этот момент неизвестно откуда взявшийся ветер вырвал у нее из рук обруч для просмотра, и она наклонилась с удивительной грацией, чтобы поднять его. Затем, убрав прядку волос за ухо, она подошла к нему и протянула карточку с либретто.
Многие считали марсианских дриад очень привлекательными. Поскольку атмосфера Марса долгое время была разреженной (дриады появились на Марсе в середине Второго землеобразующего периода), их грудная клетка была больше, чем у людей, а благодаря более низкой силе тяготения ноги у них были длинными и стройными. В отличие от жителей южной полусферы Марса, где нет воды, кожа у дриад нежная и гладкая. И они никогда не были неуклюжими или застенчивыми. Почему в таком случае официантка замешкалась?
Отключив фильтр восприятия, Фаэтон увидел мужчину, одетого в костюм астронома времен Порфировой космической обсерватории первого века (около 500 а. е. д. от Земли). Этот человек, видимо, принадлежал к школе Независимых исследователей, ныне уже не существовавшей. Костюм его отличался рядом особенностей, присущих периоду, когда искусственный ледяной планетоид не был еще построен, что вызывало трудности в повседневной жизни. Поверхность костюма не пропускала радиацию, внутри его находились встроенные рециркуляторы и запасы жира, позволявшие вести длительные наблюдения и не пополнять запасы воздуха и воды на общих складах. Из-за многочисленных приборов – приспособлений для лучшего обзора, розеток и удлинителей – лица человека не было видно: в те времена Исследователи еще не могли позволить себе Эстетическое единство облика.