Золотые башмачки
Шрифт:
Поднялась луна. Дорога опять устремилась вперед и вскоре, как и подобает доброй дороге, остановилась перед постоялым двором. Всадник спешился, отвел коня на конюшню, а сам вошел в дом, надеясь перекусить и отдохнуть.
Когда Эсперанс добралась до постоялого двора, дверь была заперта. Следовало бы постучать, чтобы ей открыли, но из дома доносился громкий шум: мужские и женские голоса, песни, смех, звон стаканов и тарелок. «Большой праздник», — вспомнила Эсперанс слова путника. И с грустью подумала, как она выглядит
И она осталась под окном. Пробило полночь, и девушка, задрожав от холода, завернулась в свои светлые волосы, ведь накидку она забыла дома. И не было у нее ни крошки хлеба, и его она не прихватила в дорогу.
Какая стынь на земле, какая стынь в небе, когда минует осенняя полночь! О, эта полночь, которая так легко расправляется с листьями, — и утром они устилают все вокруг, покрытые слезами!
К рассвету Эсперанс так закоченела, что едва могла сложить руки для утренней молитвы. Ее волосы намокли от росы и слез, бледными струйками стекавших на землю. И лицо ее было мокрым-мокро, ведь она проплакала всю ночь, сама того не заметив! А башмачки пребольно сжимали ее сбитые в кровь ноги.
Но чуть свет — клик-клак! — дверь постоялого двора открылась. Эсперанс спряталась за куст орешника и увидела сквозь листву, как путнику привели его коня, свежего и бодрого. Конь напился прохладной воды и позавтракал овсом. Молодой человек вскочил в седло, ноги в стремена — и в путь!
— Вперед, мои башмачки! — вскричала Эсперанс.
И пока она бежала, розовое солнце вышло из-за горы и вся земля засверкала вновь. Вернулось лето, начался волшебный летний день: год потерял его в пору своего расцвета, а она нашла — в самом конце октября, среди кустов, покрытых гроздьями ягод.
Стало припекать. Появились пчелы. Ветер благоухал, как букет цветов, и дышал всеми своими ароматами в лицо юной странницы. Порой, когда она пробегала мимо, то одна, то другая борозда выпускала в небо ликующих куропаток. Какая теплая трава покрывала дорогу! Как было легко по ней бежать! Быть может, узкие башмачки и натерли ноги, но те этого не замечали.
Все утро конь скакал, Эсперанс бежала, как вдруг...
— Приветствую тебя! — вскричал путник. — Вот и ты, родной мой дом! Приветствую тебя!
И он радостно пришпорил коня, заставив его перепрыгнуть через старую изгородь. Но Эсперанс остановилась. Она зашла за куст и кое-как привела себя в порядок, заплела волосы, перевязала светлые косы травинками и ополоснула лицо в маленьком голубом роднике, протекавшем среди камней. Потом она напилась из ладони, растерла в пальцах мяту, чтобы надушиться, и обломила с живой изгороди веточку боярышника, покрытую красными ягодами, — она хотела придать себе немного достоинства и не оробеть, когда поступиться в двери своего счастья. Она перекрестилась и, закрыв глаза, как маленькая пугливая овечка, быстро вбежала во двор.
Путник был там, он стоял под высокой липой и держал за руку красивую темноволосую стройную девушку.
— Добро пожаловать! — сказал он, увидев Эсперанс, и улыбнулся. — Ты-то нам и нужна, у нас сегодня столько дел! Нынче вечером наша свадьба, а это моя невеста!
Все в доме было вверх дном, сквозь большие распахнутые двери сновало взад и вперед множество озабоченных людей. Позади дома косили люцерну, и прямо на траве слуги накрывали огромный стол. Здесь же суетились кухарка, булочница, пирожница, подавальщица, куча поварят и одна старая женщина с палкой и ключами, которая всеми распоряжалась. Эта старуха была очень похожа на вдову сапожника.
— Иди, помоги им, сестренка, — сказал жених. — А вечером ты откушаешь свадебного пирога.
Он взял свою суженую под руку и повел ее к дому. Невеста взошла на самую верхнюю ступеньку крыльца, желая сорвать цветок настурции, что тянулся вверх по стене. Тотчас проказливый ветерок бросился к ней, чтобы позабавиться с завитком ее волос, опустившимся из-за уха на шею, но жених опередил его и быстро прикоснулся губами к темному локону. Девушка тряхнула головой. Он улыбнулся.
Он улыбался... Это была удивительная улыбка, в ней таилось все счастье мира. Но оно принадлежало его невесте, и уже никому другому он не мог его подарить.
Эсперанс хотела было присоединиться к женщинам на лужайке, но ей пришлось присесть на каменную скамью. Башмачки стали такими тяжелыми, причиняли такую боль! Она не могла сделать ни шагу. Ее ноги кровоточили.
— Пойдем, доченька, — сказала старуха.
Эсперанс двинулась за ней, однако ногам было нестерпимо больно. Девушка остановилась.
— Я пришла издалека, — ответила она, — башмаки очень натерли мне ноги.
— Ах, ах! — Старуха засмеялась, будто коза заблеяла. — Ах, ах! Повезло же нам! Мы-то ждали служанку, а тут пришла эта хворая. Ну что ж, отдохни. — Она очертила палкой место на траве. — Вечером тебе придется потрудиться, ложись здесь и поспи.
Эсперанс послушно легла на траву и тут же заснула.
А когда наступил вечер...
Ее искали все приглашенные на свадьбу. Но никто так и не смог ее найти. На том месте, где она заснула, цвели два нежных желтых цветка — два маленьких золотых башмачка, запятнанных кровью.