Золотые туфельки
Шрифт:
— Он толстый? — прервала рассказ Ляся.
— Толстый. А вы откуда знаете?
— Это он был с вами на кожзаводе?
— Он. Так вы его знаете?
— Нет, но я догадливая. В цирке я одно время даже выступала в сеансе отгадывания мыслей. Хотите, я расскажу, что было дальше?
— Интересно. Ну-ка, попробуйте.
— Он, наверно, подпоручик или даже поручик.
— Поручик.
— Во время войны служил в тылу.
— Да, в Самаре. Фронта он и не нюхал.
— Когда Юг захватили белые, поступил в контрразведку.
— Немыслимо! —
— Но это ж так понятно! Куда еще может поступить ябеда, трус и наглец? К тому же, наверно, и сын богача?
— Да, отец его рыбопромышленник.
— Вот видите! А дальше так: он заметил, что наше представление не совсем обыкновенное, что Петрушка белых высмеивает, и стал следить за нами. Он переоделся в штатское и пришел на завод. Там он посмотрел нашу сказку и решил, что нас надо немедленно убрать.
— Вот в этом я не совсем уверен. То есть не уверен, что немедленно. Видите, когда шла ваша сказка, он все время делал карандашом на манжете какие-то пометки. И вдруг радостно засмеялся. Слышите, радостно? Я спросил: «Чего ты?» А он мне: «Даю голову на отсечение, что кукольники подкуплены большевиками!» И опять засмеялся.
Ляся задумалась. Студент не спускал глаз с ее лица: брови ее то сходились, то опять расходились.
— Да, — сказала она наконец, — нас могут арестовать и сегодняшней ночью, но могут еще и долго не трогать. Правильно?
— Правильно, — кивнул студент. — Они будут следить за вами, чтобы обнаружить других. Но я боюсь за вас, Ляся, еще и по другой причине…
— Откуда вы знаете мое имя? — вскинула девушка голову.
И лицо студента залила краска.
— Я… мне… — замялся он. — Ну, считайте, что мне очень нравится ваше искусство… Я ведь сам играл на сцене. Поэтому я так часто ротозейничал в толпе. И, конечно, не раз слышал, как вас старик называл по имени… Вот… Он вытер лоб платком. — Фу, даже взмок весь!
— Так по какой же другой причине? — спросила Ляся помолчав.
— Видите, я должен буквально повторить то, что он сказал вчера, хоть это и резанет ваш слух. Он спросил: «Как тебе нравится эта девочка?» Я ответил, что вы напоминаете мне Психею Кановы. «Ах, вот как! — засмеялся он. — То-то я вижу, что ты ходишь за ними, как привязанный. Но будь уверен, что первым буду я».
— Мерзавец! — вырвалось у девушки.
— Вот тогда-то я и написал вам записку.
Ляся опять задумалась.
— Как же нам быть? Если мы опять… — Она не договорила: издали донеслось карканье вороны. Ляся вскочила со скамьи: — Уходите! Не надо, чтобы вас со мной видели.
— Ляся… — у студента дрогнули губы, — повидайтесь со мной еще раз, если задержитесь в городе!
— Хорошо, — просто ответила девушка. — Мы увидимся здесь завтра в это же время.
В дождливый день
Ночь кукольники провели тревожно: шаги на
Лясе снилось: яркий солнечный день, по обе стороны немощеной улицы шумят тополя. Ляся, почему-то босая, идет, погружая ноги в бархатную теплую пыль. Ах, как светло, какой золотистый воздух кругом, какое чистое небо! Но почему же так тоскливо у нее на душе? Будто плачет в груди скрипка, тоненько и однотонно. Зачем она плачет, зачем, когда вокруг так светло и зелено?
Вдруг кто-то сзади хватает Лясю за руку. Она оглядывается — Василек. Он приподнимается на носки, чтоб достать губами до Лясиного уха, и что-то шепчет. Но Ляся не может понять ни одного слова, и от этого ей делается еще тоскливей, еще безысходней. «Боже мой, я ничего не понимаю! Василек, скажи ясно!» И вдруг Василек шепчет так отчетливо, что Ляся слышит каждое слово в отдельности; «Я нашел Артемкину будку. Иди за мной, только закрой лицо шарфом». — «Нашел?! — вскрикивает Ляся. — Нашел?! Василек, милый, веди, скорей веди меня!»
И вот они уже где-то за городом, на железнодорожных путях. Кругом бурьян, заржавленные вагонные колеса, какие-то грязные тряпки, кучи бурого угля… «Вот она, вот!» — показывает рукой Василек, и Ляся действительно видит сапожную будку, ту самую, в которой жил когда-то Артемка, залатанную, покосившуюся, со ржавой жестяной трубой. Кто же ее перенес сюда, в этот пыльный бурьян, какой злой волшебник?.. Да, да, это сделал колдун, он усыпил Артемку и в будке принес его сюда.
Ляся хватается за дверную ручку, но дверь не открывается. Василек стучит тихонько в окошко, но в будке тихо, как в гробу. «Артемка, Артемка, — жарко шепчет Ляся в щелочку, — проснись! Это я, Ляся!.. Проснись, Артемка, проснись!..»
— Ляся, проснись, проснись, Ляся! — слышит она шепот и открывает глаза. Кто-то стучит, Ляся. Стучит кто-то, — шепчет в темноте над нею Кубышка. Ляся приподнимает голову и прислушивается. Тишина такая, что в ушах звенит. Слышно только, как прерывисто дышит старик. И вдруг: тук-тук-тук… Стучат в дверь со двора, стучат тихо, осторожно… Да, пришли, пришли все-таки…
Ляся ощупью находит платье, надевает и, босая, неслышно подходит к двери.
— Кто здесь? — спрашивает она ломким голосом.
— Это я, не бойтесь… Откройте, только не зажигайте света, — тихо говорит за дверью знакомый голос.
— Герасим! — со вздохом облегчения шепнула Ляся Кубышке и быстро сдернула с двери крючок. Кубышка потянул гостя за рукав:
— Признаться, струхнули… Идите за мной, тут топчан. Как же вы сами не побоялись?
— Не так страшно: тут везде рабочие живут — в случае чего, в любой хате спрячут… Так что же у вас случилось? Получил вашу записку, а понять не могу. Очень уж уж крепко вы ее зашифровали…