Золотые врата. Трилогия
Шрифт:
– Приснится же такое, – он покачал головой, сбрасывая остатки дурмана.
Спирт, вроде, обычный. Ректификат. Что он, не пил его, что ли? Может рыба тухлая – закусывали они вяленой рыбой, которую Нерчу расхваливал, пока Назаров разводил спирт. Нет, рыба была вкусная, жирная.
Во рту снова стало сухо, и Александр глотнул из чайника. Умаров, который прибрался в избе, заодно заварил чай, как он сказал: настоящий чай, по-узбекски! И печь он протопил, видно вспомнив жару в родных местах – в избе было не продохнуть.
Назаров взглянул на часы –
Александр убрал недопитый спирт в сундук, куда вчера свалил из чемодана свои вещи. На глаза попалась опасная бритва. Он провел рукой по трехдневной щетине – последний раз брился на «Самсоне» в тот день, когда они подошли к Новой Земле. Что ж, раз взялся наводить порядок – придется и самому соответствовать. Достав круглое зеркальце и бритвенные принадлежности, он подогрел в железной кружке воды, густо намылил подбородок. Бритва еще не потеряла остроты – немецкое лезвие великолепно держало кромку и Назаров не спеша, с удовольствием, стал бриться. Даже песню замурлыкал – бессмертную «Белла чао»:
В горах расцветают опять эдельвейсы,
В долине послышался крик коростели,
Мы скоро увидимся, будем мы вместе,
Дорога к тебе мою песню несет.
О, Белла, чао! О, Белла, чао…
В конце концов, ну, привидился неприятный сон, ну, и черт с ним! Александр снял с лица последний клочок пены, полюбовался своей работой, холодной водой смыл остатки мыла и вытерся полотенцем. Когда осколком по башке двинуло – еще и не то снилось, эка невидаль. Назаров плеснул на ладонь одеколон, зашипев, протер скулы.
Одевшись, он туго подпоясал гимнастерку, накинул сверху малицу и вышел из дома. Ворота в лагерь были закрыты, возле будки прохаживался часовой с закинутой за плечо винтовкой с примкнутым штыком.
Назаров пошел к казарме – самое время проверить, как исполняются его распоряжения.
В помещении пахло хозяйственным мылом, вымытый пол был еще влажным. Дремавший возле тумбочки дневальный, выкатил глаза, увидев начальство.
– Товарищ капитан, – начал Умаров, – …
– Тихо, боец. Устав забыл? До подъема рапорт отдается в полголоса.
– Так точно!
– Вольно.
Назаров прошелся по казарме, мягко ступая пимамими по дощатому полу. Табуреты стояли ровными рядами, отутюженная форма аккуратно разложена. С последней койки в ряду поднялся Войтюк с гимнастеркой в руках.
– Вот, подворотничок подшиваю, – прогудел он, – пришлось простыню распустить – больше нечем.
В его чисто выбритом лице не осталось ничего бандитского – типичный старшина, хозяйственный и деловитый. Лишь покрасневшие глаза выдавали его вчерашнее состояние.
– Слушай, Войтюк. Что у тебя Умаров вечный дневальный, что ли?
– Так получилось,
– Ладно. Выйди-ка на двор, разговор есть.
– Слушаюсь.
Назаров вышел из казармы, закурил. Падал снежок, бараки стояли темные – сотрудники «бестиария», видимо, еще спали. Низкие облака будто застыли над лагерем. Тишина стояла такая, что закладывало уши.
Хлопнула дверь, Войтюк, в тулупе и черной шапке-финке, приблизился, хрустя снегом, отдал честь.
– Товарищ капитан, командир взвода…
– Ладно, не тянись, – остановил его Назаров, – чего не спишь?
– А-а, как дня три гульну, так бессонница, – пожаловался тот.
– Вы же воинское подразделение…, – начал было Назаров, потом, махнув рукой, достал папиросы, – закуривай.
Войтюк осторожно взял папиросу толстыми пальцами.
– Сто лет «Казбек» не курил, – сказал он, – тут папирос не найдешь – самокрутки в ходу.
– Заканчивай этот бардак, понял? Ты – командир, у тебя вся власть. Если не сможешь сам – обращайся ко мне.
– Так точно. Да я и сам смогу, – Войтюк сжал ладонь в кулак, покачал, будто взвешивая, – у меня не забалуешь. От безделья это, товарищ капитан. Бойцу оно что? Дело ему нужно, тогда не разбалуется.
– Ты в линейных частях не служил?
– Как же. В пехоте, восемь лет старшиной роты.
– А чего ж в охрану лагерей подался?
– Брат, дурачок, спер жменю зерна в колхозе, дали ему пять лет. Мать отписала, плачет. Помоги, пишет, если сможешь. Ну, я подал рапорт, думал, попрошусь туда, где Митька сидит. А меня вишь, сюда загнали. А Митька на Колыме. Не судьба, видать. – Войтюк покосился на Назарова, – как вы меня в морду. Ловко. Только вот, при всем народе-то…
– Сам нарвался, – усмехнулся Александр, – выбирать не приходилось: либо я тебя уложу, либо ты меня.
– Это точно, – вздохнул Войтюк.
– Ладно, кто старое помянет… Там я видел, винтовки, как дрова валяются. Непорядок, старшина.
– Не стреляют винтовки в лагере, товарищ капитан. Вроде и не нужны, значит.
– Как это не стреляют?
– Никак не стреляют. За проволокой – пожалуйста, а здесь – ни в какую. Ваш «ТТ» тоже не стрельнет, попробуйте.
Назаров достал пистолет, снял с предохранителя и, передернув затвор, поднял ствол в небо. Раздался сухой треск бойка.
– Что за черт, – Назаров передернул затвор еще раз, выбрасывая патрон, поднял пистолет.
Снова осечка.
– И как же это понимать?
– Не знаю, – пожал плечами Войтюк, – с профессором поговорите. Думаю, он знает, в чем дело.
– С Барченко? Поговорю, – пообещал Назаров, – только все равно: винтовки почистить, проверить. Стрелять бойцы не разучились?
– Можно попробовать, патронов много.
– Вот и хорошо. Завтра проведем стрельбы. Давай, организуй нормальный армейский быт. Пусть проводят политинформацию, в караулы ходят, ну, сам знаешь.