Золотые яблоки

Московкин Виктор Флегонтович

— А у вас тут не очень весело, — после некоторого молчания сказал Кобяков. Живые, острые глаза его сверлили Илью, ощупывали вплоть до складок на одежде.

— Да уж какое веселье, — махнул рукой Генка. — Смотри, надулся и долбит. Будто и нравится.

— Точно, — ответил Илья. — Нравится, потому что нужно за себя, да и за тебя работать.

Генка совсем обрадовался:

— Видал, чему его в школе научили? И нужно, и нравится! — Подумал немного и уже серьезнее спросил: — Тебе в самом деле нравится работать?

— А ты как думал, — усмехнулся Илья.

— У меня

знакомый один был, — вмешался Кобяков, лениво попыхивая дымом. — Мамкин — фамилия. Он еще маленький был. Ушел раз к трамвайной остановке и заблудился. Навзрыд ревет. Подошел милиционер, спрашивает: «Что с тобой, мальчик?» — «Заблудился». — «Ну, это легко поправимо. Чей ты?» — «Мамкин». — «Да я знаю, что мамкин. А фамилия твоя как?» — «Мамкин». Милиционер пожал плечами и свел в отделение. Сидел, бедняга, целую ночь, пока родители не отыскали. Но это так, к слову. Когда Мамкин подрос, любил надевать по воскресеньям праздничный пиджак. Наденет — и мысли у него становятся праздничными: не поругается ни с кем, никого не обидит. А вечером повесит пиджак в шкаф — и на целую неделю опять обычный, до следующего воскресенья. Вот как бывает.

— Это ты к чему? — спросил Генка, насторожившись.

— Да так… Погляжу, валом валят на стройку. В институт не прошли, так хоть комсомольскую путевку скорей заиметь — все праздничнее.

— О чем ты? — еще строже спросил Генка.

— А ты не догадался? — язвительно сказал Илья. — Ему хотелось, чтобы выпускники навзрыд ревели, как этот самый заблудившийся Мамкин: «Ах, в институт не прошел, ах, что делать?» Только не охают они, а идут и работают, вот ему и кажется странным. Не верит им, думает — напускное, думает — в праздничные пиджаки оделись, а на самом деле охают и ахают, считают себя разнесчастными людьми.

— Вот как, — задумчиво проговорил Генка. — Мне, правда, тоже не совсем понятно: зачем учиться, когда с ломом? Работать, конечно, нужно, чтобы не стать опять обезьяной. Только учеба эта ни к чему.

— От учения человек становится сознательней — понимать надо, — поспешил сказать Кобяков. — Сознательно усматривает, как получше устроиться, при случае сознательно подставит ножку другому.

— Слушай! — возмутился Генка. — Зачем ты это нам рассказываешь?.. Тебя просят?

— Да я разве рассказываю? Отвечаю на твои мысли, дурень, — сказал Кобяков. — Счастливо оставаться.

И ушел, пружинисто и легко прыгая по взрытой земле.

«Вот так встретились, — подумал Илья. — Странное дело: увидишь человека — одним покажется, поговоришь — совсем другое впечатление».

— Зачем он приходил сюда? — спросил у Генки.

— А кто его знает! Наговорил чуши, противно стало.

Он взял лопату и молча принялся рыть яму. Оба старались не смотреть друг другу в глаза, словно чего стыдились. Потом Генка опять сказал:

— Я его хорошо не знаю. Но всегда так: поговорит, и потом будто ты виноват перед всеми.

— Зачем тогда поддакиваешь ему?

— Я поддакиваю? — удивился Генка. — Откуда ты взял?

— Ладно, — сказал Илья. — Давай поднажмем и — обедать.

Поработали немного, но так, что спины взмокли. Затем Генка выпрямился, вздохнул.

— Он, наверно, страшно умный. Все время говорит не как все.

— Сейчас я тебя обзову болваном, и считай меня умным.

Генка изумленно поднял голову.

— Объясни.

— Посмеиваться над другими — ума много не надо.

— А! Так бы и сказал сразу. А то — «болван». Сам не лучше, — расправил плечи, потянулся и заметил, зевая: — Земличка не дай бог! По-моему, тут дорога.

Илья невольно оглянулся. Низина — конца-краю ей нет, всюду мелкий кустарник и площадки, заваленные кирпичом и лесом. На каждой из них со временем поднимется здание — частичка будущего завода. Ближе к шоссе видны металлические мачты высоковольтной линии. А левее разбросаны небольшие деревеньки — улицы голые, без деревца. Скучные места, хорошо, что строят завод. Площадка, где они роют ямы для арматурной мастерской, на высоком месте и заросла травой. Илья пытается понять, почему Генка решил, что здесь проходит дорога. Никакого следа.

— По-моему, тут дорога, — упрямо повторил Генка.

Глава третья

Прорабская будка — это и столовая, и кладовая, и комната отдыха, где можно почитать и сыграть в домино.

Когда Илья и Генка пришли на обед, возле будки стоял кладовщик Гога Соловьев, а около него переминался с ноги на ногу щуплый рабочий, похожий на подростка. На Гоге был совсем приличный пиджак и темные сатиновые брюки на резинках, на ногах — коричневые туфли с обшарпанными, но тщательно начищенными носами. Лицо у Гоги продолговатое и бледное, а черные волосы — хоть и жидкие, но почти до самых плеч — ни дать, ни взять ученик духовной семинарии. А на рабочем, стоявшем около него, — потрепанная брезентовая куртка с заплатами на локтях и такие же брюки, заправленные в голенища кирзовых сапог. Гога посматривал на него чуть презрительно, скривив тонкие губы. Взгляд щуплого рабочего был заискивающий. Сразу понятно, кто просящий, а кто дающий.

— Здорово, Серега, — сказал Генка рабочему.

— Здравствуй, Гена, — сказал Серега и ласково, даже застенчиво улыбнулся. — Как тебе сегодня работалось?

— Прилично. У меня сегодня хороший помощник. Знакомься, это Илья Коровин. Поступил сюда, потому что в институт не попал.

Серега с любопытством взглянул голубыми кроткими глазами на Илью, который стоял чуть позади и отряхивал от пыли костюм.

— Как жаль, — сказал он. — В свое время я тоже экзамены держал.

— Скажи ты! — удивился Генка. — Где экзамены держал?

— Где? — свирепо передразнил Серега. — Ты думаешь, в наше время школ не было? — Помолчав, добавил с ехидством: — Некоторые думают.

— Ладно, не задирайся, — сказал Генка. — Чего у него выпрашиваешь? — И кивнул на кладовщика, похожего на ученика духовной семинарии.

— Да вот, спецовку. Своя одежонка порвалась. — Серега потряс куртку за полу. — Еще на фабрике дали. Там и валенки давали.

— Даже валенки?

— Толстенные… Кочегарам всегда валенки дают. — Подумал немножко и опять добавил: — Толстенные…