Золотые звезды «Альфы»
Шрифт:
— Пропусти в автобус, — попросил сотрудник КГБ, — надо на детей глянуть.
Важно было и другое: до сих пор неизвестно, сколько бандитов? Просил-то восемь бронежилетов.
Оказывается, темнил. Четверо их всего было.
Заглянул Шереметьев в салон, и сердце сжалось от боли: в духоте, в грязи, среди банок с горючим, изнуренные, уставшие, с потухшим взглядом сидели детишки. Но, слава Богу, все живы. Молоденькая учительница полными слез глазами глядела на Шереметьева. Подмигнул ей ободряюще: держись, Наташа!
Потом начался торг. За бронежилет — ребенка.
Следующим пришел Бочков. Бандиты глянули на него, угрюмо кивнули:
— Сложи у колес.
Чем-то не понравился им Валерий. Комплекцией, что ли. Очень уж могучий мужик.
Снова у автобуса Шереметьев: в одной руке автомат, в другой — снаряженный патронами магазин.
Опять очередь Бочкова. Передал Якшиянцу пистолет, тот повертел его, вставил магазин. Вернул Валерию: попробуй. Тот передернул затвор, нажал на спусковой крючок. Выстрела нет. Бандит насторожился: никак подвох? Но Бочков уже понял, в чем дело.
— Что ж ты магазин толком не дослал?
Прогремел выстрел.
Потом следователь долго будет пытать Валерия: зачем, мол, стрелял? Затем и стрелял, что нельзя было не стрелять.
Протянул пистолет, заглянул в автобус:
— Слушай, Павел, я свое слово сдержал, оружие принес. Отдай мне девчонок. Не мучай их.
Девочки стояли на площадке у дверей, Муравлев прикрывался ими, пока Бочков внизу с Якшиянцем вел переговоры. Сотрудник группы «А» стал снимать с площадки детей. Заглянул в салон: есть еще девочки?
Взял четверых, а когда отошли от автобуса на несколько шагов, еще две выпрыгнули. Всего шестеро. Обнял за плечи, повел, а сам шепчет:
— Чтобы ни случилось, не бойтесь и не бегите. Только не бегите.
Вдруг за спиной выстрел. Валерий крепче прижал к себе девочек, скомандовал:
— Не бежать!
Хотя у самого внутри все похолодело.
Оказывается, бандиты проверяли автомат, выстрелили вверх, в люк автобуса.
Каждая ходка Бочкова и Шереметьева — вызволенные дети, всего десять человек… Заложниками оставались одиннадцать мальчишек вместе с учительницей Натальей Ефимовой.
Долго обсуждалась процедура пересадки из автобуса в самолет. Наконец, казалось бы, решение принято… Но Якшиянц задумал иное.
Зайцев выходит с ним на связь:
— Мы же договорились, что будем поступать таким образом. Дети выстроятся у самолета, вы пройдете, а дети уйдут к нам.
— Так и будет. Только часть детей останется в автобусе.
— Повтори, я тебя не понял.
— Часть детей останется в автобусе.
Бандит обманул. За время переговоров он не раз клялся в честности, вспоминал Родину, жену, дочь, но обманул нагло и спокойно. Вместе с экипажем заложниками вновь оставались дети.
Террористы проводили детей в самолет, прикрываясь ими на случай нападения. В самолет заходили так: сначала летчик, потом ребенок, а уж за ним — бандит. Не забыли Шереметьева.
Последним поднялся на борт Муравлев. Произвел салют из обреза в воздух и дико захохотал от радости.
Бандит Герман Вишняков, по-хозяйски оглядев самолет, сказал, что знаком с машиной, в прошлом служил в десанте, прыгал с парашютом.
Еще один, не говоря ни слова, прошел в хвост самолета и занял там боевую позицию.
И тут новое требование Якшиянца: Шереметьев должен остаться в самолете заложником вместо детей.
Зачем это нужно было бандитам, остается только гадать, ведь в заложниках у них недостатка не было. Может, ждали, что сорвется офицер КГБ. За время их общения Якшиянц без конца тыкал Шереметьеву в грудь оружием, грубил, дерзил. Но Евгений Григорьевич молча делал свое дело, старался казаться спокойным, сдержанным, невозмутимым. И на сей раз он только до боли сжал зубы, сказал, мол, сходит в штаб, доложит, и назад с ответом.
В штабе, услышав об этом, дали прямой провод на Москву, на комитет. Оттуда передали: в данном случае приказать не могут. Что ж, пришлось идти без приказа. Понимал, что иначе бандиты не отпустят детей.
Когда он поднимался на борт, у входа стоял вооруженный Муравлев. Не оборачиваясь, быстро зашептал:
— Как отец, а? Как? Что еще говорит?
— Одумайся, пока не поздно. Не позорь фамилию.
— Поздно. Передайте, пусть простит, если сможет.
Шереметьев прошел в салон, кивнул Якшиянцу на детей, которые, словно стайка испуганных воробьев, жались к учительнице:
— Финтишь, Паша. Обещал же пацанов на земле оставить. Отпусти!..
— Ты Тамару приведи, тогда отпущу. Без нее взлета не будет, и дети тут останутся.
Что ответить бандиту? Даже если бы и можно было высказать все в лицо, где найти такие слова? Как определить глубину человеческого падения? Да и человек ли перед ним? По виду вроде смахивает: голова, ноги, руки, а по нутру — монстр, исчадие ада.
Но кто бы он ни был — надо идти уговаривать Тамару Фотаки, жену Якшиянца. Вновь Тамару просили Пономарев, Зайцев, Шереметьев. Не соглашалась, отказывалась.
— Я не хочу к нему возвращаться. Ненавижу.
Больше часа прошло с тех пор, как покинул борт Евгений Григорьевич. И вот, наконец, жена Якшиянца возвращается с ним в самолет. Павел отводит ее в конец салона, что-то возбужденно говорит, объясняет. Тамара тоже не молчит, просит отпустить детей.
— Черт с тобой! — орет бандит и подбегает к Шереметьеву: — Молись, твоя взяла. Выгружай детей.
Дети спасены
Наташа с Тамарой начинают спускать на землю вконец измученных ребятишек. Внизу их принимает Бочков, другие сотрудники группы. Подходить чекистам к трапу опасно, поэтому они стояли с другой стороны самолета, так и считали спускающихся детишек. Один, два… пять… одиннадцать. Последней сошла учительница.