Золушка на рынке

Булычев Кир

Тетя Шура тоже испугалась. Она ведь глупая.

Тетя Шура завопила и запустила бутылкой в Дашу.

Даша не ожидала, что свекровь сможет расстаться с такой драгоценностью. Видно, в роль вошла.

Поэтому Даша и не отклонилась толком. Бутылка долбанула ей по скуле – синяк будет! – бабахнулась о стенку, и во все стороны полетели осколки. Стеклом Даше поранило руку, которой она хотела закрыться. Кошмар какой-то. Лучше бы и не просыпаться.

– Я тебя убью, – сказала она тете Шуре. – Я тебя, гадюка, собственными руками придушу!

Ей казалось, что она говорит спокойно, но, наверное, завопила, потому что с некоторой оттяжкой в стену замолотил пенсионер Срунов – честное слово, такая фамилия. Он бегает по своей квартире и молотит в стенки –

всем соседям надоел, скорей бы его в психушку забрали. Даша ему говорила – будет себя так вести, напустят на него братву, они его в психушку, а квартиру на продажу! Да разве он поймет?

Тетя Шура села на диван и принялась рыдать. Что ее жизнь проклятая, что ей плохо, никто ее не любит и не уважает, и последнюю водку Дашка вылила. Как будто эта водка с Дашиной кровью не смешалась. Конечно, тетю Шуру можно пожалеть. Сын сидит, муж под электричкой пострадал, в доме инвалидов мается, даже внуков бог не послал. И сама артритом измучена. Все ясно, но зачем бутылками умышленно бросаться. Ведь ее счастье, что Даша ей попалась мирная, тихая, все говорят. Другая бы давно выгнала.

Тетя Шура рыдала, от страха или стыда, а может, жалела бутылку. Срунов все еще постукивал в стенку, ждал ответных действий.

Даша пошла в ванную, помылась, потом наложила пластырь на скулу. Надо бы еще и второй – на плечо, но пластыри кончились.

Посмотрела на себя в зеркало – краше в гроб кладут.

Долго причесывалась. И думала, возьмет ее на работу Ахмед или не возьмет. Ахмед человек немолодой, у него семья, может, приставать не станет.

«Ну почему я такая невезучая!» – внутренне закричала Даша. Ведь все было хорошо, жила в Ашхабаде, мать была, отец – бухгалтер. Девчонкой попалась на перестройку. Там, в Туркмении, осталась мать, отца уволили, он от инфаркта умер, а мать живет как-то с сестрой. Не пишет. На марках экономит. А Даша как окончила школу, познакомилась с лейтенантом Костей. Славный парень, танкист, загорелый до черноты, за ним многие увивались – часть стояла под Ашхабадом, как раз за школой. Вышла замуж, поехали потом с его частью на Север, в Кандалакшу. Кому нужны танки в Кандалакше? Кому-то нужны.

В дверь молотили.

Даша была в халате, кровь проступила на плече, вышла к двери.

Там стояла толстая, как квашня, мать Тамарки, той самой, с которой осенью Даша ездила в Турцию челноками, а их на обратном пути ограбили и изнасиловали в поезде. История противная, но еще и страшная, потому что за груз надо было расплачиваться – ездили на процентах от реализации.

Мария Павловна была заплаканная, вся тряслась. Даша сразу поняла – беда с Тамаркой.

– Что? Говори, что?

Даже не позвала зайти. Сама начала трястись.

– Машиной сбили, – плакала Мария Павловна. – В Туле, возле фабрики, вечером шла, ее и сбили.

– До смерти?

– В реанимации лежит, положение, говорят, средней тяжести. Позвоночник поломали.

Даша поняла, надо звать Марию Павловну внутрь, слушать ее, сочувствовать, а тут еще тетя Шура вмешается со своими глупостями.

Но Мария Павловна заходить не стала. Повернулась и пошла прочь. На лестнице, пролетом ниже, села на ступеньки и стала плакать дальше.

Даша не побежала за ней. Она закрыла дверь, заперла ее на нижний замок. И снова пошла в ванную. Там села на стульчак – санузел совмещенный. На стульчаке хоть думалось – никто не пристает. В санузле было окно – редко так бывает в трущобах, а тут было. Окно открыто, внизу под окном обычный скандал, опять Олеся грозится повеситься от любви к Леше Хруничеву. Она приехала на джипе своего нового парня, крутого, он ничего не понимает – зачем ей Леша? Но может и убить. Надо бы сказать Тане, его сестре, чтобы не выпускали Лешку из дома… Но тут мысли опять закрутились невнятно и бездарно.

Детей у них с Костей не было, что-то у него не так. И, наверное, это здорово – сейчас бы она возилась с малышом, никакой любви не хватит. Детей заводить – дорогое удовольствие, не по карману жене лейтенанта-наркомана. Костя недолго кололся, она даже не догадалась. Он стал воровать – на складе, в части, его поймали, он убежал, с автоматом, в состоянии наркотического опьянения, его догнали, он отстреливался, а потом с обрыва – вниз. Она осталась без копейки, хорошо еще у нее долгов не потребовали, но велели убираться из части. Отец-мать не помощники, запасов никаких, даже из Кандалакши не уедешь…

Снова стук в дверь.

Не дадут подумать раненому человеку.

Даша вышла к двери. Жалко глазка нет, давно бы пора поставить, особенно когда такое с Тамаркой случилось… Тамарка в Тулу уехала, думала, что ее не найдут.

– Кто там? – спросила она.

– От Гарика, – ответил голос.

От Гарика так от Гарика. Гарик – это второй муж. Ну почему у нее не жизнь, а сплошное несчастье? Она поступила в Питере в книготорговый техникум. Неважно сейчас, на какие деньги туда выбралась и на чьи деньги жила первое время. У каждой красивой женщины может быть слабость и надежда. А она в двадцать была красивой женщиной. Сейчас, в тридцать, кому она нужна? Может, Ахмеду в ларьке? В Питере, когда с тем человеком рассталась, она встретила Гарика. Он из книжников, то работал, то перепродавал, то в магазине ошивался и шутил. У него комната в двухкомнатной квартире, заставленная, заложенная, заваленная книгами, мать в городе Веревкине Тульской области и отец-алкоголик. Ну она и переехала к нему в комнату, как новая книжка. Гарику не очень была нужна жена – он привык не питаться, а перехватывать, не одеваться, а так, пользоваться обносками, не любить, а спать рядом. Она бы ушла от него, но если работаешь в книжном магазине, не столько платят, чтобы жить самостоятельно. В чужом городе. Так и существовали: Гарик ее использовал, ему были нужны книги для перепродажи, а теперь это стало как будто общим делом – ведь за комнату платить надо, за аборт платить надо, за пальто платить надо. Он увязывался, если ехали смотреть библиотеку, и Даша стала как бы наводчицей – лучшие книги должны были дешево достаться ему, Даше было стыдно, она врать так и не научилась. И, наверное, они бы разошлись, и к лучшему, на нее один профессор смотрел, специалист по сектантам, толстый веселый дядечка, вдовец с квартирой, но Гарик, ничего ей не сказав, ввязался в кражу из Публички. Они брали книги аукционные, сотрудник библиотеки помогал, а Гарик консультировал при продаже. Конечно, он не только консультировал, а несколько томов домой приволок, спрятал в грудах книг. Даша и не подозревала, но ее все равно таскали на допросы, хамили и угрожали, будто это все она придумала. Из магазина ее сразу поперли, наступила безнадега, не на панель же идти, да еще вдовец здороваться перестал – видно, его информировали должным образом. Вот и пришлось временно укрыться в Веревкине. Уже скоро год как она здесь укрывается, перебивается случайными заработками. Самое время запить и пойти по рукам, но держится.

От Гарика давно нет вестей, ему еще три с лишним года трубить, амнистия на него не распространяется.

За дверью стоял корявый мужчинка, прищурился, голова набок.

– Ты – Дарья?

– Дарья. – Сама насторожилась, но не испугалась.

– Тогда я к тебе. Пропусти, мне некогда.

Человек втиснулся в крохотную прихожую, прикрыл входную дверь.

– Скажи, где вы жили, когда с Гариком поженились. Адрес скажи.

– А вам зачем?

– Проверка слуха.

– На Большой Подьяческой, дом двенадцать.

– Нормально, – сказал мужичок.

От него пахло махоркой и какой-то кислятиной. На нем был ватник, хотя погода стояла теплая, летняя.

– Вот, – сказал он, – возьми и спрячь. Гарик мне сказал, что ты не заложишь. Спрячь как следует. И если будут пытать, не сознавайся. И меня ты не видела. Ясно?

Он не сказал, как там Гарик, не представился, тут же выполз на лестницу и застучал вниз стоптанными каблуками.

Пакет был небольшим, как две книжки, но тугим, замотан в тряпку и для страховки многократно заклеен скотчем. Не порвав ленту, внутрь не заглянешь.