Золушка
Шрифт:
— А почему сегодня суп какой-то… не такой вкусный, как обычно? — вслух поинтересовался король.
— Повариха, которая всегда его готовит, не пришла сегодня по причине болезни, — доложил лакей, который, в отличие от работников кухни, знал обо всём в силу своих прямых обязанностей.
— Вот как? И что же с ней случилось? — без особого интереса, скорее, чтобы разрядить обстановку, спросил король.
— Она упала в реку, когда стирала бельё. Сейчас у неё тяжёлая простуда.
— Повариха — стирала бельё? — нахмурился его величество. — Как-то это странно.
— Прикажете её уволить?
— Ну, зачем же так сразу — уволить, — поморщился король. — От этого ведь суп лучше не станет. Ты свободен, Джордж.
Лакей, поклонившись, вышел из комнаты. Королева пристально посмотрела на супруга.
— Ну, и что вы
Король молчал, задумчиво разглядывая содержимое собственной тарелки.
— Вы ведь не думаете, что это случайное совпадение?
— Нет, я так не думаю.
— Вот откуда этот нездоровый интерес к столь странным подробностям. Стирка… — Королева недовольно передёрнула плечами. — Но я не понимаю. Ведь он безумно влюблён в эту таинственную девушку с бала. Тратит время и силы на то, чтобы найти её, даже сейчас, когда стало очевидно, что эти поиски бесплодны. Как же при этом вдруг появляется кухарка…
— Дорогая, в этом как раз нет ничего удивительного. Та девушка — это его настоящая любовь, она бывает только одна и на всю жизнь. А все остальные — это нечто совсем иное; их может быть сколько угодно…
— Вы говорите с удивительным знанием дела, — холодно прервала его королева. — И забываете одну немаловажную вещь: она — обыкновенная служанка.
— Это всегда значительно проще, чем светские дамы, — пожал плечами король. — Насчёт кухарок, право не знаю, а вот горничных я в своё время… То есть, я хочу сказать, это совсем не страшно и пройдёт, как только мальчик остепенится, — смутился он под тяжёлым взглядом супруги.
— Совсем не страшно? Он чуть было не утонул! Он мог погибнуть из-за этого дурацкого каприза!
— Ну, это называется — роковая женщина, — развёл руками король.
— Значит, вы полагаете, что кухарка может оказаться роковой женщиной?
— Не знаю — не знаю, — задумчиво проговорил король. — Не могу даже вспомнить, как эта девица выглядит. Надо будет получше к ней присмотреться.
— Ну уж нет. Довольно того, что к ней уже успел присмотреться ваш сын, — отрезала королева.
Я лежала на кровати, повернувшись лицом к стене, полная решимости умереть достойно. Горло сильно болело, глаза слезились, правое ухо было заложено, а тело всё никак не могло решить, от чего ему страдать — от холода или всё-таки жара. Под действием его капризов одеяло то натягивалось на мою голову, то скидывалось куда-то в сторону. Левым ухом я слышала, как мачеха что-то ворчит по поводу безвозвратно утерянного белья. Я ничего не отвечала, твёрдо намеренная, как уже было сказано выше, умереть достойным образом, то есть не вступая в споры и перебранки. К счастью, мачеха боялась заразиться и потому стояла возле самой двери, то бишь в противоположном конце комнаты. Да и вообще, браниться она, конечно, бранилась, но тона до сих пор всерьёз не повышала, да ещё и проявила небывалую заботу, пригласив ко мне лекаря, из чего я сделала вывод, что дело моё и вправду плохо. Лекарь, конечно, был самым дешёвым в городе, но ведь главное — внимание. Он мне даже лекарство оставил. Травку-семянку, растёртую в порошок. Пить по три раза в день со стаканом воды. Это дюже пользительное снадобье наш лекарь рекомендовал всем и от всего, неизменно уверяя с пеной у рта, что лучшего средства не найти. С его помощью он лечил мельника Теда от головных болей, дочку молочника от ветрянки, Берту от долго мучавшего её глубокого кашля, а с год назад всучил это лекарство рыжей Милдред, страдавшей болями в животе, источник которых он определил как язву. Неизвестно, как долго бедняжка пила бы эту жутко горькую гадость, если бы две недели спустя местная повивальная бабка, бросив на неё ровно один взгляд, не заявила, что Милдред ждёт ребёнка. От Святого Духа, как поспешила объяснить девица своей не на шутку разозлившейся матери, поскольку больше было просто-таки не от кого. К счастью, дух вскоре материализовался, обернувшись немного неуклюжим, но обаятельным портным Питером, и свадьбу сыграли за пару месяцев до рождения крепкого и здорового малыша. Всё же репутация лекаря не слишком сильно пострадала, ведь, как ни крути, его средство помогло десяткам других больных, да и потом, кто знает, может, у Милдред помимо всего остального и вправду была язва. Штука заключается в том, что существуют болезни, которые рано или поздно непременно
Я уже начала было засыпать под мерное ворчание мачехи, как вдруг снизу раздался стук в дверь.
— Кого там ещё чёрт принёс? — удивилась мачеха и пошла вниз, понимая, что никого кроме нас в доме нет, а на меня сегодня рассчитывать не стоит. Тут она была абсолютно права. Ага, сейчас я вскочу с постели и побегу открывать, только тапочки сниму. Причём белые. Нет, в другой день я бы, конечно, спустилась сама, но сегодня мне бы это удалось разве что на четвереньках.
Заскрипели ступеньки, затем послышался шум отпираемой двери. Кем бы ни оказался нежданный гость, я ему не завидовала: навряд ли выражение лица хозяйки дома было сейчас гостеприимным.
— Добрый день, — произнёс чей-то молодой голос.
— Что вам угодно?
Похоже, вид стучавшего всё-таки внушал уважение, раз мачеха обратилась к нему на "вы". Я слышала голоса через щель в окне. Да-да, в окне, возле которого стояла моя кровать, была вполне порядочная щель, пропускавшая, ясное дело, не только звуки, но и ветер. Однако сейчас она сослужила хорошую службу. Приподнявшись, опираясь обеими руками о подоконник, я осторожно выглянула в окно. На предпоследней из ведущих на порог ступенек стоял юноша лет семнадцати в одежде пажа. Мне уже доводилось несколько раз видеть его во дворце. Если память мне не изменяет, состоял этот паж при принце.
— Я должен видеть Золушку.
— Кого? Ах, Золушку! Она больна и не может сейчас выйти. — Мачеха, похоже, стояла на самом пороге, и её почти не было видно из окна, но я по-прежнему отчётливо слышала её голос.
— Тогда, быть может, вы проводите меня к ней? Мне нужно кое-что ей передать.
— Когда я уходила, она спала, — соврала мачеха. — Передайте всё мне, а я отдам ей, когда проснётся.
— Мой господин велел вручить это только в её собственные руки, — настаивал паж.
— Но я — её мачеха.
— Вот как раз вам-то в первую очередь мне и не велено ничего отдавать.
Как жаль, что её лица не было видно! Могу поклясться, что оно сейчас покрылось красными пятнами. Обидно пропустить такую гамму красок.
— Кто такой твой господин? — злобно спросила она.
— Об этом мне тоже распространяться не велено.
— А ну-ка убирайся отсюда прочь, щенок! — Видно, терпению мачехи всё-таки пришёл конец.
— Послушайте, госпожа, — примирительным тоном сказал юноша. — Я всего лишь выполняю приказ. Если я его не выполню, хуже будет не только мне, но и вам. Вы не знаете, кто такой мой господин, но, поверьте, он привык, чтобы его приказания исполнялись. Речь ведь идёт о сущем пустяке. Так почему бы вам не позволить мне подняться, выполнить поручение и тут же уйти восвояси? Поверьте мне, так будет лучше для всех.
В его голосе не было и тени обиды на невежливое обращение, и я невольно завосхищалась дипломатическим талантом этого столь молодого человека.
Больше я не услышала ни слова, но, как видно, мачеха сдалась, поскольку паж поднялся на последнюю ступеньку и исчез из поля моего зрения. Дверь захлопнулась. Я поспешила снова лечь, принимая максимально больной вид. Слишком стараться, впрочем, не было необходимости. Думаю, на тот момент ставить меня на поле пугать ворон было бы самое то, все окрестные пугала умерли бы от зависти.
Как только стих традиционный скрип ступенек, в комнату вошла мачеха, а следом за ней паж.
— Здравствуй, Золушка, — обратился ко мне юноша.
— Добрый день, — слабым голосом выдохнула я.
— Мне приказано передать тебе вот это. — С этими словами он вручил мне маленький тёмно-синий пузырёк, к крышке которого был прикреплён клочок бумаги с надписью на непонятном языке. — Выздоравливай скорее.
Вместе с наполненным жидкостью пузырьком в мою ладонь незаметно перекочевал ещё один маленький листок бумаги. На нём, судя по почерку, в большой спешке, были написаны всего два слова, которые мне не составило труда прочитать, одновременно осторожно пряча листок под подушку.