Зомби идет по городу
Шрифт:
– Нам бы давно с вами встретиться в такой вот обстановке, – проговорил Сысцов, наливая вино в стакан. – Но что делать... Жизнь распорядилась иначе.
– Уже распорядилась? – спросил Пафнутьев.
– Да. Уже.
– Но жизнь, как я заметил... – начал было Пафнутьев, но Сысцов прервал его, подняв ладонь:
– Остановитесь, Павел Николаевич... Я пригласил вас, чтобы поделиться собственными наблюдениями, а не услышать что-то от вас. Вам я дам слово чуть позже. – Сысцов улыбнулся невольно сорвавшейся фразе, которая
– Да как сказать, Иван Иванович. – Пафнутьев настойчиво не желал отказываться от легкого тона в общении, смотрел по сторонам, щурился на низкое осеннее солнце, рассматривал листья на просвет, беспричинно улыбался, наслаждаясь осенью и обществом уважаемого человека. И знал, негодник, прекрасно видел, что его беззаботность раздражает Сысцова, что тот готов оборвать его беззаботность жестко и резко.
– Кстати, как вы относитесь к вину? – спросил Сысцов.
– Лучше бы водочки, Иван Иванович. Водочка, она того... Как бы это сказать поприличнее...
– Как будет угодно, – оборвал его Сысцов и опять сделал знак рукой. И опять легко сбежала по ступенькам красивая, веселая девушка. На этот раз в ее руках был небольшой подносик. Когда она поставила его на стол, Пафнутьев застонал от предвкушения – рядом с пузатеньким графинчиком стояла тарелочка с нарезанной холодной свининой и с горкой хрена. Тут же были положены несколько кусочков черного хлеба с тмином.
– Боже! – не удержавшись, воскликнул Пафнутьев. – Как это прекрасно! Как прекрасна жизнь!
Девушка бросила на Пафнутьева благодарный взгляд, но тут же снова повернулась к Сысцову.
– Спасибо, – сказал тот, и девушка тут же убежала, помахивая пустым уже подносом и подпрыгивая в шуршащих листьях.
Пафнутьев осторожно взял графинчик, открыл его и налил себе щедрую дозу в хрустальный стаканчик. До того как выпить, он жадно втянул воздух над стаканчиком и от нестерпимого наслаждения закрыл глаза.
– Плохо пахнет? – спросил Сысцов, и Пафнутьев сразу понял, что слова эти были далеко не дружескими.
– Восхитительно пахнет! – заверил его счастливый Пафнутьев. – Этот день, Иван Иванович, я запомню на всю оставшуюся жизнь!
– Это будет нетрудно, – сказал Сысцов, прикрыв глаза стаканом вина. – У вас, надеюсь, хорошая память? – Сысцов попытался исправить допущенную оплошность – слова его прозвучали если и не откровенной угрозой, то чем-то очень к ней близким.
– Не жалуюсь, – ответил Пафнутьев. И эти его слова тоже отличались по тону от всего, что он сказал здесь до этого момента. Сдержанные слова, строгие. Можно их назвать и осаживающими. Осторожней выражайтесь, Иван Иванович, как бы сказал он.
Сысцов кивнул. Он все понял.
– Вы мне не ответили... Работа вам нравится? – спросил он у Пафнутьева.
– Суетно, – не задумываясь, ответил тот. – А вообще
– Хотите поменять? – перебил Сысцов бестолковую болтовню Пафнутьева.
– Пока не присмотрел ничего получше.
– Но для других присматриваете?
– Для других? – удивился Пафнутьев.
– Ну, как же... Анцыферову вы присмотрели местечко лет на десять, наверно... Устроили мужика.
– О нем вы все знаете, Иван Иванович, – сказал Пафнутьев, осторожно подбирая слова. – Мне нечего добавить.
– Где Колов?
– Сегодня пятница... На работе, наверно... если, конечно...
– Не валяйте дурака! – резко перебил Сысцов. – Колов пропал. И вы это прекрасно знаете. Он пропал через день или два после вашего налета на «Интурист».
– Налета? – удивился Пафнутьев настолько, что даже свинину с хреном не донес до рта.
– Где Колов?!
– Понятия не имею. – Пафнутьев прижал руки к груди, точь-в-точь как это делал Худолей, выпрашивая у него водку.
– И не догадываетесь? – прищурился Сысцов.
– Может, в Америку удрал? – спросил Пафнутьев, сунув наконец приготовленную закуску в рот. – Прекрасный хрен... Сами сделали?
– Вы обманули меня, Павел Николаевич. – Сысцов откинулся в кресле и в упор посмотрел на гостя.
– Я?! Вас?! Обманул?!
– Успокойтесь. Не надо так красиво... Вы не на сцене, вас никто не снимает на пленку, аплодисментов тоже не будет... Малый театр вам не грозит. Вы обманули меня в том, что вина Анцыферова, как выяснилось, не столь велика, как вы это представили.
– Вы же сами сказали – пусть решит суд.
– Павел Николаевич... Мы же вдвоем... Не надо так красиво. Будем называть вещи своими именами. Именно для того, чтобы называть вещи своими именами, требуется больше всего и мужества, и самоотверженности, и таланта... Вы со мной согласны, Павел Николаевич?
– Конечно! – воскликнул Пафнутьев с таким подъемом, что Сысцов поморщился.
– Кончайте валять дурака. Противно.
– Виноват!
– Документы, которые вы мне подсунули, вы нашли не у Анцыферова. Вы их нашли у Голдобова. Это меня не столько озадачило, сколько обрадовало. Я понял, что все происшедшее с Голдобовым – правильно, справедливо. Все так и должно было закончиться. Но с Анцыферовым... Напрасно вы это сделали.
– Я ничего не предпринимал в одиночку!
– Помолчите, Павел Николаевич... – Сысцов налил в стакан красного вина, сделал несколько небольших глотков. – Анцыферов нашел возможность связаться со мной. И убедил, что с ним поступили несправедливо... Я поверил. Конечно, ему там несладко...
– Любой опыт – полезный опыт! – успел вставить Пафнутьев.
– Не думаю, что он задержится там надолго. – Сысцов не пожелал услышать последних слов Пафнутьева. – С ним все ясно.
– И он снова займет свой кабинет?