Зомби
Шрифт:
Я все еще стоял среди деревьев, глядя на то самое место, где десять лет назад лежали мы, когда услышал позади негромкие звуки и почувствовал горячее дыхание на шее. Я обернулся и увидел за спиной Ниччи. От удивления я потерял дар речи.
— Так, значит, вот здесь ты занимался любовью, — проговорила она, положив легкую руку мне на плечо и чуть приподняв бровь свойственным не ей одной образом.
Голова снова склонилась на мягкий земляной холм, и я смог лишь безмолвно кивнуть среди бури вопросов. Как она узнала? Как меня нашла? Как подошла так бесшумно?
Не знаю, сколько прошло минут, во времени словно приключился эллипсис — я как будто потерял сознание, — но когда я опять обернулся, то был уже один.
— Ниччи, — позвал я, мой голос ворвался в идиллический пейзаж вандалом, уничтожающим картину. — Ниччи!
Ничто не говорило о том, что она вообще здесь была, разве только легкий холодок на шее. Я огляделся по сторонам, но тщетно. Не могла она так быстро исчезнуть. Или мне просто примерещилось?
Тогда меня словно ударило в грудь, и я побежал со всех ног, лавируя между можжевельником и деревьями на оконечности омута со стороны аэропорта, устремившись к густой живой изгороди, за которой был загон. Я продирался вперед, ветки хлестали меня. С бетонной полосы едва ли в ста ярдах от меня с жутким свистом взмыл самолет, двигатели ревели. Я содрогнулся от страха.
Я представил себе ее столь явственно, что даже почувствовал дыхание на шее, — это могло быть только дурным предчувствием. Она в опасности.
Перепрыгнув через низкую проволочную ограду, я оказался в загоне. Внезапно все словно замедлилось. Я почувствовал, что совершенно выдохся. Длинная трава истощила все мои силы, и мне хотелось прилечь. Только что взлетевший самолет сделал крутой вираж и накренился, показалось, что он вот-вот спикирует прямо в загон. Страшно хотелось спать, но ноги продолжали двигаться. Я попытался добраться до забора и едва нашел силы его перелезть.
Приземлившись на корточки, я стремглав спустился со склона и перебежал дорогу, которая, к счастью, оказалась пуста: ведь я не удосужился посмотреть по сторонам. Ноги заскользили по гравию на тропке, и я чудом удержался в вертикальном положении, бросаясь к "ситроену". Издалека машина показалась мне пустой, но я молился, чтобы это было лишь обманом зрения. Когда я добрался до автомобиля и понял, что он действительно пуст, я впал в истерику: мои громкие призывные крики пронзали густой душный воздух сгущавшихся сумерек. Я надеялся, что Ниччи просто пошла прогуляться. Распахнув водительскую дверцу, я посмотрел на пол у пассажирского сиденья. Сумки Ниччи тоже не было на месте. Кассеты все так же в беспорядке валялись сзади, куда она их кидала.
Сердце неистово билось в груди, когда я заглянул в зеркало заднего вида в поисках неясных теней, но увидел лишь собственную обезумевшую физиономию с перекошенным ртом.
Через некоторое время я поймал себя на том, что подавленно бреду обратно через дорогу и взбираюсь на откос. Теперь Карасевый омут застыл столь же неподвижно, как выглядел прежде загон. Ни одного всплеска на гладкой поверхности воды, куда-то подевались тучи мошкары. Я заметил, что плачу. Похлопал по внутреннему карману пиджака. Да, она все еще там: фотография, которую я носил с собой десять лет. Самолет на взлетной полосе взревел двигателями, а потом заглушил их, вероятно получив какие-то указания из пункта управления полетами. Я опустился на мягкую кочку, где мы с Кэти открылись друг другу, и предался созерцанию глади омута. Солнце опустилось за горизонт, но небо еще пламенело. Я осмотрелся на тот случай, если Ниччи, словно эльф, появится из-за дерева, и достал из внутреннего кармана фотографию, провел по ней пальцами. Я знал каждый загиб и рубчик, проявившийся за десять лет, прошедшие с тех пор, как я сделал этот снимок. Я знал каждую мельчайшую подробность, но все равно постоянно носил с собой. Это было испытанием веры, неутомимой заботой безусловного слуги. Теперь служба подходила к концу. Пришло время отпустить прошлое и упокоить призраков. Каждый день на протяжении десятка лет в моей голове раздавались их крики.
Я продолжал рыбачить в Карасевом омуте, как мы с Кэти его окрестили. Маленькие карасики все еще набрасывались на хлебную корку, но, по мере того как лето перешло в сентябрь, в мои поездки подмешивалась изрядная доля уныния. Кэти уступила давлению родни и согласилась поехать с семьей на год в Массачусетс перед тем, как поступать в Саутгемптон. Когда решение было принято, мы всякий раз лили слезы при встрече. Мы отправлялись на долгие прогулки по Кряжу и часами сидели на громадных плоских камнях, болтая ногами в пустоте. Порой я краем глаза замечал движение и знал, что плечи Кэти
Но тогда мы оба знали, что год — это очень долго.
Как-то мы сидели и смотрели, как старички играют в шары на лужайке позади дома моих родителей. Кэти сказала:
— Ты найдешь другую.
Я потерял самообладание, бросился на землю и зарыдал. И никак не мог успокоиться даже тогда, когда старички запаковали шары в маленькие коричневые кожаные кейсы и над темнеющей лужайкой пронеслись их прощальные возгласы. Конечно же, я не собирался искать никакую другую, но само предположение всколыхнуло призраков, смотреть в лицо которым я не отваживался: скорее какой-нибудь красавчик — студент-первокурсник очарует Кэти и она никогда не вернется ко мне. Я представил себе, как она возвращается сюда толстой седовласой старушенцией, чтобы поболтать о воспоминаниях молодости со славным седым старичком, в которого превратился я.
Не только о потерянной любви скорбел я. Я тоже уезжал отсюда и тоже собирался взрослеть. Лето, которым мы наслаждались с Кэти, было последним на этом отрезке моей жизни. Никогда мне больше не вернуть жарких полдней, никогда не резвиться взбалмошным буйным карасиком. Карасевый омут сделался лишь воспоминанием еще до окончания лета.
Я посмотрел на зажатую между пальцев фотографию и почувствовал, как грудь стискивает холодный обруч.
Я так и не понял, что заставило меня сделать этот снимок: какой-то глубинный инстинкт, потребность ухватить последнее мерцание оплывшей свечи перед тем, как равнодушный сквозняк затушит светлый огонек. Какое-то необъяснимое понуждение заставило меня тогда рыться в корзине с рыболовными снастями в поисках фотоаппарата.
Я в последний раз приехал к Карасевому омуту. В середине сентября рыбы уже не были так прожорливы и активны, как летом. Я пытался сконцентрироваться на рыбалке, но мысли мои витали далеко. Целый день взлетали самолеты, и хотя обычно я практически не обращал на них внимания, сегодня от постоянного шума у меня разболелась голова. Я уже хотел было собираться и ехать домой, когда случилось это.
Я не спускал глаз с только что взлетевшего самолета сначала потому, что гул двигателей звучал как-то необычно, а затем потому, что он резко накренился и внезапно потерял высоту. Пилот пытался выправить нос так, чтобы самолет смог снова сесть. Послышался взрыв, и из одного ревущего двигателя вырвались языки пламени. Я вскочил на трясущиеся ноги, мне сделалось дурно. В тот момент мне было страшно, как никогда, ужас приковал меня к месту. Сотни людей вот-вот умрут, я стану свидетелем их гибели, но поделать ничего не могу. Не знаю, выдумал ли я это позже или действительно видел лица в иллюминаторах, идущих вдоль фюзеляжа. Самолет падал на Карасевый омут, только это заставило меня сдвинуться с места. Но прежде чем со всех ног броситься прочь, я сунул руку в корзину и достал фотоаппарат. Навел объектив на падающий самолет и сделал один снимок. Потом побежал.
К счастью, удара я не видел, потому что уже был у подножия откоса, когда самолет упал. Увидел я чудовищный огненный шар, который победоносным цветком взметнулся над деревьями, и, конечно же, я его почувствовал. Меня швырнуло на землю, я ударился головой и потерял сознание. Когда я пришел в себя, вокруг меня сновали люди, кто-то откинул мне с глаз челку и спросил, вижу ли я что-нибудь. Но я только кричал:
— Это тот? Тот, на котором была она?
Люди не понимали, о чем это я. Позже я узнал, что она действительно была на борту рухнувшего лайнера. Не случайно я был у Карасевого омута в день, когда она улетала в Массачусетс. Где еще мне было быть? Куда идти? Кое-что происходит само собой, без нашего выбора. Я должен был быть именно там. Я не знал, на каком самолете полетит она, но зато был там, совсем рядом с ней, до последней минуты. Ведь это лучше, к тому же менее мучительно, чем прощание в самом здании аэропорта.