Зомбячье Чтиво
Шрифт:
Я не должен был этого допускать. Я, конечно, сам не допускаю морали и этики в том, что касается моей работы, но есть некоторые неприятные вещи, которые вызывают отвращение даже у меня. О, я прекрасно знал, какое непристойное внимание Карду окажет этим спящим ангельским личикам... И все же, я совершенно подавлен и обескуражен тем, что я считаю еще одной ужасной неудачей... Я оставил его наедине с ними. И только несколько дней спустя, после операций на станции скорой помощи, я понял, что не могу оставить это дело на потом. Я навел справки о месье Карду, но, к моему удивлению и все возрастающему беспокойству, не смог его найти. Я зашел так далеко, что связался с капитаном Флемингом, ответственным за погребение трупов – или, как его называли британцы, "Похитителем тел", "Специалистом по холодному мясу", - но даже наш суровый капитан не смог мне помочь. Вот тогда-то я
Именно благодаря Флемингу я отыскал грязную, полуразрушенную лачугу в темном лесу, где отдыхал Карду, когда не занимался похоронными делами. Я прибыл сразу после захода солнца и обнаружил, что его высокая, узкая, зловещего вида крестьянская лачуга потемнела, окутанная тенями из самого черного траурного шелка. Долгий стук в тяжелую, увитую плющом дверь не принес никакого результата. Обнаружив, что дверь не заперта, я вошел. Меня мгновенно обдало волной жуткого зловония, и я нашел ее самой отвратительной вонью, притом что за годы работы я был пресыщен зловонными эманациями моей лаборатории и разнообразными останками на поле боя.
Я сразу же произвел обыск и нашел масляный фонарь, и нет необходимости описывать то, что я увидел, так как я уже набросал это для вас. Я стоял, дрожа под холодным мраморным взглядом его коллекции в мерцающем оранжево-желтом свете, вокруг меня ползали тени, как порожденные адом бесы, каждый шаг открывал все более отвратительные достопримечательности в этом похоронном музее. Ибо повсюду были результаты богохульно разграбленных могил – награбленное добро и выкопанные лица, служащие омерзительной одержимости гробовщика. Но не эти вещи заставили меня вспотеть и затрястись, а то, что я увидел в большой комнате с высокими бревенчатыми стенами среди гниющих продолговатых ящиков: останки месье Карду, искалеченный труп, разорванный от горла до живота. Но не в одиночку, о нет. Ибо над ним склонились, впившись зубами в его кости, дети. Они уставились на меня выпученными глазами, и их мрачно-бледные лица расплылись в мертвых улыбках, которые почти невозможно описать. Из их ртов капали капли крови, и я убежал, дорогой друг, я вырвался из этого дома ужасов, обезумевший и бредящий. Потому что, видишь ли, они назвали меня по имени. Они узнали меня.
Такова была история, рассказанная мне Уэстом утром в день моей свадьбы. Если это и предназначалось в качестве подарка, то это был подарок самого ужасного сорта. Тем не менее, это, безусловно, объясняло некоторые события и оправдывало некоторые мои опасения. Теперь я понял, почему он спросил меня, не видел ли я кого-нибудь во время моей поездки в его мастерскую; он был твердо убежден, что сироты следили за ним, пока не делая никаких угрожающих попыток, но внимательно изучая его по причинам, в которых он не осмелился бы признаться мне. Но я знал, что это как-то связано с каким-то заговором, направленным против него мертвыми, восставшими по его вине.
Это была всего лишь первая трагедия того дня, который я никогда не забуду.
В тот день в часовне в Аббинкуре я взял за руку свою невесту. Если бы я только мог передать словами красоту Мишель Лекруа, стоящей у алтаря в белом свадебном платье в свете солнца, пробивающегося сквозь витражи и окружающего ее ореолом чистоты. Но я не могу. Ее красота была чистой, свежей, яркой и захватывающей дух, когда она стояла там, высокая и угловатая, глядя на меня своими огромными темными глазами, ее оливковая кожа контрастировала с безупречной белизной ее платья и кружев. Такой я запомню ее навсегда. И это, видите ли, на самом деле мое последнее воспоминание, перед тем как огромный немецкий снаряд с визгом пронесся по воздуху и приземлился прямо перед часовней. Она была обстреляна – как я позже узнал – гигантской осадной пушкой, 420-мм гаубицей. Сам снаряд весил значительно больше 800 фунтов[19]. Взорвавшись, он снес всю западную стену часовни, которая к тому моменту простояла уже около трех столетий. Стена буквально исчезла, часовня превратилась в кучу обломков, и все присутствующие, за исключением некоторых, были погребены под лавиной обломков, большинство из которых были искорежены до неузнаваемости и раздавлены в кашу. Я помню, как пришел в себя, когда Уэст и полковник Бруннер вытаскивали меня из пылающей, разрушенной оболочки часовни. Я боролся с ними, совершенно потеряв рассудок, слыша крики умирающих, эхом отдающиеся в моих ушах, и я помню, как Бруннер сказал:
–
Но я сделал это.
Я закашлялся, мои глаза наполнились пылью, униформа превратилась в лохмотья, но я полз через обломки, в то время как то, что осталось от часовни, угрожало раздавить меня. И там я нашел свою Мишель. Ее платье было грязным, местами обгоревшим, но почти целым, как и ее тело. Но она была чисто обезглавлена упавшим деревом, ее голова была разбита до неузнаваемости.
В последующие дни мне предложили отпуск, но я отказался. Я погрузился в свою работу, добровольно соглашаясь на любую опасную работу, которая могла бы приблизить меня к смерти и приблизить к моей Мишель. Несколько недель спустя, превратившись в худой и дрожащий экземпляр, я снова встретился с Уэстом.
Вот что он мне сказал:
– Как ты знаешь, я добился большого успеха с выделениями эмбриональной ткани рептилии в чане. Комбинируя их в различных количествах с реагентом, я добился невероятных результатов – отравленные газом дети из детского дома были лишь одним из них. К своему удивлению, я обнаружил, что если я добавлю определенные части животных в ткань, она их поглотит, сделает их частью огромного шипящего пульсирующего целого. Это меня очаровало. Неважно, были ли это трупы крыс, собак или человеческие конечности, все они были ассимилированы. Эта масса тканей быстро превращалась в колониальную форму жизни со своими собственными специфическими органическими процессами и особенностями метаболизма. Несколько иссеченных клеток росли под микроскопом с фантастической скоростью, если их правильно питать.
Как ты также знаешь, я в течение некоторого времени реанимировал различные части тела и, по-моему, доказал, что существует некая эфирная биофизическая связь между разделенными конечностями одного и того же животного. Что ж, вскоре я обнаружил, что части разных животных реагируют на общий мозг одинаково. И именно тогда я сформулировал весьма франкенштейновскую гипотезу: возможно ли, задался я вопросом, собрать образец из могильного сырья и не просто наполнить жизнью каждый отдельный сегмент, но создать целое существо? Эта идея доминировала в моих исследованиях в течение нескольких месяцев. Я не терял времени даром, собирая свой образец по частям из тел немцев, которые мне регулярно приносили. Немцы – большие люди, и из останков, предоставленных мне, я выбрал только тех, кто был самого высокого роста, создавая свой образец по частям и фрагмент за фрагментом, гиганта, образец физического совершенства.
Совершенство? Едва ли. Когда мои труды по вскрытию и конструированию подошли к концу, я собрал огромное, гротескное чудовище, скрепленное обильными швами и хирургическими скобками, выпуклую массу мышц, выступающие кости и артерии. Но я не терял времени даром. Я применил свой реагент к конечностям, туловищу, различным автономным центрам головного мозга и спинномозговым узлам... эксперимент прошел неудачно. О, я заставил некоторые конечности дрожать, а пальцы – шевелиться, и однажды экземпляр открыл один мутный желтый глаз и уставился на меня с выражением абсолютного отвращения. Но на этом все. Примерно в то время, когда я решил разобрать эту штуку на части, мне пришло в голову, что если ткань в чане может превращать разрозненные останки в колонию, почему бы ей не сделать то же самое с моим творением? В отличие от моих грубых попыток, ткань будет поглощать, усваивать и регенерировать на клеточном уровне.
Используя лебедку, поскольку мой экземпляр был невероятного роста и веса, я опустил его в чан и позволил ему "провариться" почти неделю. И именно в этот момент я впервые услышал мясистую пульсацию из мерзкой стальной утробы. Я знал, что это было гигантское биение сердца, и почему бы и нет? У моего образца их было несколько. Видишь ли, я совершенствовал природу. Возможно, ты помнишь, как посещал меня и слышал это сам. Он становился сильнее с каждым днем, а затем однажды ночью, да, я услышал, как открылась крышка чана, и посмотрел на то, что выползло наружу – это была мерзость, гротескная, гигантская, неуклюжая масса искаженной плоти из анатомического кабинета, которая потянулась в мою сторону, поднялась на ноги и уставилась на меня с холодной, бездонной ненавистью и чем-то большим – безумным, ледяным разумом. Это было воплощение не только того, что я создал, но и того, что жило в этом чане. Сама его жизненная сила и, Боже милостивый, его ужасные амбиции обрели форму.