Шрифт:
1
Апрель – коварный месяц. Я стою на остановке, прячась от мокрого снега. Еще утром, по улицам гулял весенний, пыльный ветер, а сейчас, проезжающий автомобиль обдает меня бурой кашей. Хорошего тебе дня, добрый человек! Тот, кого я жду, не придет. Он опаздывает на тридцать минут, а его телефон выключен. Проверяю на сайте его объявление о продаже гаража, в котором я делал ремонт, уже зная, что там увижу. Продано. Меня кинули. Пальцы нащупывают сигарету, призванную обуздать гнев и волнение. Закуриваю. Большая капля, сорвавшаяся с козырька, добивает этот день.
Ночью, я чувствую, как жена кладет руку на мое плечо. Мы живем вместе так долго, что это прикосновение говорит
Утро разительно отличается от вчерашнего дня. Яркое солнце врывается в маленькую, но уютную комнату. Галя еще спит. Ее волосы струятся по васильковому одеялу. Я тихо встаю с кровати, и, прикрыв дверь, иду на кухню. Пока чайник будет греться, я успею вымыть голову и умыться холодной водой. Говорят, помогает от морщин. Кофе. Бессмысленный взгляд лениво скользит по точно такому же дому напротив. За балконной дверью уже шумит улица. Люди отсюда не кажутся муравьями. Не то, что в современных пентхаусах, голубоватый блеск которых, я вижу в утренней дымке. Тут не получится эффектно сброситься вниз, обдолбавшись наркотой, на одной из многочисленных вечеринок. У вас попросту нет времени на вечеринки и средств на наркоту. Мой плевок встречается с асфальтом. Мозырь… Семь километров до периметра. Иногда, утренний ветер приносит запах дохлятины с оборонительной линии.
Мы можем быть следующими. Десять лет назад, зона резко бросилась на север, поглотив Ельск и Хойники. Страшная катастрофа. Тысячи погибших и два оставленных города с десятками сел.
Кто побогаче, давно уехали. Кто-то решил остаться. Кто-то пытается продать квартиру. Моя двушка, не продается даже за пятнадцать тысяч белорусских рублей. Дешево? Так ведь зона рядом. Но хуже всего то, что градообразующее предприятие решило перенести свои мощности в другой город, подальше отсюда. Сегодня мне предстоит разбирать конвейерную линию, кормилицу, на которой я отработал семь с половиной лет.
Два яйца и сосиска – то, что я предъявлю службе собственной безопасности на проходной. А еще макароны в пластиковом контейнере. Примерно тоже, скоро покажут мне, когда последний контейнер с оборудованием предприятия встанет на железнодорожную платформу. Только без макарон. Тогда все, концерн окончен. Еще шесть тысяч человек станут жертвами зоны, даже не приближаясь к колючке.
Если посмотреть снимки со спутника за последние двадцать лет, то можно увидеть очертания хищной бактерии, которая постоянно меняет форму и шарит своими щупальцами в поисках того, чего современная наука так и не смогла объяснить. Близость зоны накладывает отпечаток на все вокруг. Кому-то приходится добираться до работы в объезд закрытых населенных пунктов. Кто-то потерял бизнес. Безработица процветает. Уровень преступности вырос, а население все чаще начинает искать отдушину в бутылке. Иногда, мы слышим сирены со стороны заградительного рубежа. Они часто бывают вестником артподготовки или звуков далекой бомбежки.
Но есть и те, кто неплохо греется на таком положении вещей. Возможно поэтому новостные агрегаторы без устали освещавшие ситуацию вокруг выросшей зоны, внезапно отвернули свой пристальный взгляд. Государственные исследовательские программы, это конечно хорошо, можно надоить себе грант, или получить дорогостоящее оборудование, но время безвозмездных субсидий давно прошло. Все что можно, давно доставлено и изучено в бесконечных НИИ и прочих НИОКРах военного сектора. Куда интереснее и слаще выглядят прилавки черного рынка, экстремальный туризм, охота на людей и откровенный грабеж бесчисленных съемочных групп, экспедиций, стримеров и простых бродяг. Деклассированные элементы общества, перешли с больших дорог к промыслу на четко выверенных проводниками, узких тропках, отклонение с которых, почти во всех случаях, гарантирует фатальный исход и еще одну яркую ленточку на ветке.
Я подумал об этом, увидев чье-то, сорванное ветром белье, на дереве под балконом. Привычная дорога домой, вдоль обшарпанных пятиэтажек, скрасилась набухающими почками сирени и мелкими зелеными листочками на разросшемся клене. Снег во дворах сошел, и остались только грязные кучи между гаражами, но земля, местами еще чернела слякотью. Из немногочисленных подъездов высыпали однотипные старушки, потеснив молодежь с утлых лавочек. После медикаментозной зимы, они еще дезориентированы, разрознены и слабы, но уже скоро, они наберут силу и превратятся в организованное бандформирование. Я сунул руку в карман, пытаясь нашарить ключи, когда в меня чуть не влетел сорванец на ярком самокате. – Костя! – окликнул меня знакомый голос. Из едва подернутых, первой зеленью кустов, мне махала пухлая пятерня Вовки Бочкина. Фамилия владельца пятерни, правда, звучала как Бочкарев, но дружба с пятого класса не оставляла шанса для сокрытия погонялы и ряда пикантных подробностей.
– Оп! А что это мы тут делаем? – удивился я, глядя на банку с пенным напитком. У Вовки был любопытный фетиш переливать пиво в трехлитровую банку, а магазинную, вредительски вяленную рыбу, он потрошил и досушивал на балконе. – Вообще-то пятница у прекрасного пола. Имеем право размягчить свои черствые, мужские сердца. Я пожал протянутую мне руку с прилипшей чешуйкой. – Смотри, вон, чешуя с тебя уже отваливается! Припять-кабан! – Так линяет он! Весна же! – Андрей, до сих пор стоявший ко мне спиной повернулся, и мы удало хлопнули друг друга по плечу. В свое время, мы с ним устроились на новое предприятие и получили не плохую, относительно здешних мест работу, а Володька предпочел остаться в автосервисе. – У-у-у! А глазки то у нас заблестели! Я улыбнулся, глядя на осоловелое лицо Андрея. – Пустое. Я патриот! Не могу сдерживать слез радости, видя свою Родину, во всем ее цветущем величии! – процедил он сквозь зубы, отдирая полоску со спины воблы.
Володя ногтем подцепил пластиковый стакан, и, опрокинув банку, наполнил его золотом пшеничных полей Бобруйского пивоваренного завода. Я аккуратно, будто младенца с рук матери, принял мягкотелую емкость. Но прежде чем отпить, повесил свой пакет на гвоздь, загнутый под высокой столешницей.
– Что у вас слышно? – спросил Андрей, не дожидаясь, когда я оторвусь от прозрачной кромки.
– Слышим не больше других. Я вытер губу от налипшей пены.
– Сейчас за все кошмарить начнут, лишь бы три оклада не платить. Двоих уже причесали. Одного за кружку в тумбочке, другого за звонок в рабочее время. Репрессии, если совсем просто. К слову, Вовкин консерватизм, в рамках смены места трудоустройства, не мешал ему отпускать глупые шуточки по поводу нашей заработной платы, которая, на тот момент, была на треть выше. И сейчас мы ждали, вобьет ли он свое «А я говорил!», воспользовавшись изменившейся на производстве ситуацией. Но он разумно предпочел оставить этот вопрос без комментариев, сгущая брови над стаканом.
– Скоро, свою есть будем. – мечтательно произнес он, рассматривая серебристую рыбину. Я ничего не ответил, так как был поглощен собственными думами.
– А я, в том году, так и не выбрался, – пробасил Андрей.
– Лентяй, потому что! Володя отер жирные руки и снова наполнил свой бокал. Андрей не стал бередить Вовкины раны, вызванные семейным вакуумом, тем не менее, позволяющим уделять больше времени, разного рода, творческим аспектам, а я почувствовал, что солнце стало светить приятнее, а в ногах появилась легкость. Захотелось дискутировать.
– Какая теперь рыбалка?! – Андрей похлопал себя по карманам, отыскивая сигареты.
– Татьяна тебе задаст! – Невпопад ляпнул Бочкин.
– Да причем тут Татьяна? – Как она, кстати, – поинтересовался я.
Андрей махнул рукой, выпуская облако дыма, – тоже сокращения. Нервничает. – Андрюша, домой! – тем временем раздалось из окон напротив.
Андрюха предупредительно посмотрел на Вову. Я в три глотка допил пиво и слил остатки из банки себе и Эндрю.
Вскоре, на столе образовалась еще одна.