Зона для Сёмы–Поинта
Шрифт:
Когда выкрикнули фамилию Филимона, он быстро подхватил свой рюкзак и повернулся к Семе–Поинту:
— Ну, что, землячок, добрались наконец и вроде бы без потерь! — А потом, через небольшую паузу, неуверенно добавил: — Во всяком случае, пока…
Позднее, вспоминая эти его слова, Сема–Поинт понял, что они оказались пророческими именно в отношении самого Филимона…
Филимон радушно улыбнулся и еще раз добавил, на этот раз вполне уверенно:
— Думаю, что у тебя
— Не сомневайся, дружище: твоими молитвами! Как-нибудь прорвемся!
Сема–Поинт быстро осмотрелся и, воспользовавшись секундным отвлечением начальника конвоя, протянул Филимону руку для прощания, а когда тот ответил на его рукопожатие, быстро сунул в его ладонь одну из пятидесятирублевых купюр, скоммунизденных во время шмона.
— Это тебе на дорожку! — шепотом проговорил он, и дружески похлопал его по плечу.
При этом Сема–Поинт неожиданно ощутил такую тоску, словно предчувствуя какую-то непоправимую боль потери близкого человека.
— Может, не стоит: на новом месте «бабки» тебе могут больше пригодиться, — попытался возразить Филимон.
— Я себя тоже не обидел! — Сема–Поинт, стараясь отвлечься от грустных мыслей, хитро подмигнул ему, выразительно похлопал рукой по карману.
— Ну, ты и жучара, дружище! — рассмеялся Филимон, после чего крепко обнял его за плечи и с грустью прошептал» — Хороший ты пацан: очень не хочется затеряться в этом дурацком мире…
В его голосе тоже ощутилась такая тоска, что у Семы–Поинта защемило сердце.
А мы и не потеряемся, — не очень уверенно проговорил он. — Это скала со скалой может встретиться лишь при землетрясении, а человек, если захочет, может встретиться в любой момент!..
— Хорошо бы! — словно прощаясь, с тоскливой грустью проговорил Филимон и медленно направился к выходу.
Его сгорбленная поникшая фигура так и врезалась в память Семы–Поинта. В тот момент его мозг, словно предвидя трагедию, заострил на этом уходе Филимона его внимание.
Забегая вперед, нужно сказать, что Филимон, как и сам Сема–Поинт, словно действительно предчувствовал что-то. Буквально через два часа после того, как Филимона поселили в камеру следственного изолятора, его живот неожиданно так нестерпимо скрутило, что дежурный по продолу вызвал тюремного врача, совсем еще молодого терапевта. Тот, не разобравшись в диагнозе, сделал обезболивающий укол, но дикие боли продолжились, и молодой доктор обратился за помощью к своему наставнику по институту.
На его счастье, старый хирург дежурил в тот момент и сразу же приехал в СИЗО. Едва ощупав несчастного Филимона, он сразу приказал везти его в операционную палату своей больницы. А потом повернулся к своему молодому коллеге:
— К сожалению, плохо я тебя учил, Сергей Павлович, у твоего подопечного — прободная язва желудка! Не определить ее при таких острых показаниях… — старый доктор поморщился и развел руками: — Можно, конечно, надеяться на чудо, но… — с огорчением покачал головой, —
— Упущено? Но учитель, я же все делал, как вы учили! — чуть не плача воскликнул тот.
— Все, кроме одного, — вздохнул старый доктор.
— И что же? — с болью воскликнул молодой.
— Вы, Сергей Павлович, пропустили такой момент, как резкое повышение температуры, а через некоторое время — такое же резкое снижение температуры, а это о чем должно было сказать вам? — спросил старый доктор.
— Господи, о перитоните! — обреченно выдавил Сергей Павлович, и шепотом добавил: — Как все глупо…
— Да, молодой человек, все это говорило о перитоните, а потом была еще одна подсказка: резкое снижение температуры и вроде бы резкое улучшение состояния больного. Сам организм больного прямо сказал нам, медикам, что больной просто устал бороться, и иммунная система дала сбой!
— И что теперь мне делать, учитель? — его руки тряслись от волнения и переживания.
— Вам, Сергей Павлович, теперь остается только одно: молить Бога, чтобы несчастный дожил до операционного стола!
— А потом?
— А потом все в руках у Всевышнего…
Филимон не только дожил до операции, но даже и прожил еще два часа после нее, и пятьдесят рублей, всунутых Семой–Поинтом, помогали ему избавляться от болей до самой своей кончины. И он до самого последнего вздоха поминал своего подопечного добрым словом. Дело в том, что за эти деньги он сумел не только приобрести несколько ампул морфия, но в какой-то момент уговорил сестричку, которая дежурила у его кровати, взять себе оставшуюся сумму, а взамен попросил дать ему листок бумаги, ручку и конверт. Быстро набросав небольшой текст, он сложил листок в конверт, написал на нем адрес и попросил сестричку отправить его по почте. Чуть пококетничав, девушка согласилась, взяла конверт в руки.
Больной счастливо улыбнулся, крепко пожал ее руку и тут же замер в неподвижности. Медсестра быстро наклонилась к нему, попыталась нащупать на его шее пульс, но тот не прощупывался: Филимон скончался тихо и мирно, а на его лице так и застыла блаженная улыбка полного покоя.
Медсестра прочитала адрес на конверте и тут же вздрогнула: это был адрес колонии, в которой дежурным доктором работал ее жених…
Обещаю, что твое письмо дойдет до адресата уже сегодня! — словно клятву произнесла девушка…
Когда вновь прибывших загнали в «воронок», мотор натужно заурчал, и машина двинулась вперед, один из бывалых зэков, не очень уверенно заметил:
— Кажется, нас на «четверку» везут…
Сидящий с ним пожилой мужичок с двумя золотыми фиксами мягко возразил:
— Не–е-е, на «четверке» я был с пятилетку назад, на нее дорога совсем в другую сторону ведет, скорее всего, нас на «двойку» закинут, — добавил он уверенным голосом, потом глубоко вздохнул и недовольно покачал головой, но ничего не сказал.