Зона Комфорта
Шрифт:
Откуда же я такой нарядный нарисовался? Может, на потерю памяти сослаться, как Доцент в «Джентльменах удачи»? Тут – помню, тут – не помню! В поезде с полки упал, башкой ударился.
– Так не бывает, – сказал тогда Хмырь.
И мне скажут аналогично. Только здесь не кино, бьют здесь по-настоящему. Война, шарады разгадывать некогда и незачем. Меня просто шлёпнут.
Попробовать объяснить что я из будущего, из две тысячи первого года? Попал сюда не знаю, как. по пьянке. Прошу не кантовать, при пожаре выносить первым. Тоже – вариант заведомо
Блин, не хочется думать о смерти, поверьте, в тридцать шесть мальчишеских лет! [24] Что делать, что делать?!
Без сна я проворочался всю ночь и лишь под утро, когда стало светать, забылся вязким, путаным полубредом, в котором ел огромную грушу. В недрах полезного фрукта обнаружился мой военный билет в красной обложке со звездой и надписью «СССР», и я этому не удивился. Помню, пытался прожевать вместе с сочной мякотью груши и «корку» военника, а она клеёнчатая, несъедобная.
24
Искаженная строчка из популярной советской песни «Орлёнок».
Потом меня одолели назойливые мухи, которых, вероятно, привлёк «аромат» гноившейся раны. Не то чтобы они больно кусались, просто противно – бегают по лицу, лапки быстрые, липкие.
Я встал с чугунной головой, зевнул и потянулся. Начинался новый день. Временем я не владел, мои пластмассовые электронные часы «Made in Korea» носит теперь бандитский атаман.
Часов шесть, седьмой. Рано.
– Господин штабс-капитан! – меня позвали.
Я вздрогнул и обернулся. В проулке за плетнём стоял молоденький офицер из легкораненых. Я видел его накануне на перевязке. И даже успел с ним познакомиться.
– Прапорщик Баженов, – улыбчиво представился он вчера, протянув левую руку.
Правую, забинтованную и оттого толстую, прапорщик нянчил на перевязи.
– Маштаков Михаил Николаевич, – ответил я на влажное пожатие.
Определился – лучше по максимуму пользоваться своими данными, нанизывая на них нужные детали. Так меньше вероятности запутаться.
Через плечо Баженова перекинуто вафельное полотенце. Сквозь оттопыренные уши его малиново просвечивало солнце.
– Господин штабс-капитан, не составите компанию искупаться?
Я пожал плечами. С одной стороны, я изрядно запаршивел, буквально прокис. А с другой.
– У меня, знаете, ни намылиться, ни утереться нечем.
– Дело поправимое, – бодрый прапорщик продемонстрировал коричневый брусок размером со спичечную коробку, – мыльце имеется. А полотенце я сейчас принесу, у меня запас.
Через пару минут Баженов снабдил меня льняным рушником, расшитым по краям красными петухами. Я с сомнением осмотрел нарядный предмет декора – жаль вытираться такой красотой.
– Чистый, не сомневайтесь! – прапорщик по-своему понял мои колебания.
И я пошел за ним вниз по проулку, между домами, мимо колодца со скрипучим журавлем. Навстречу, обдав топотом и волной острого конского пота, пронеслись двое всадников.
– Как ваша рука? – я решил завладеть инициативой, избежать положения расспрашиваемого.
– Благодарю, Михаил Николаевич, значительно лучше! Только жутко чешется!
Молодец парень, с первого раза ущучил как меня звать-величать. А вот я со своей хваленой памятью потерял его имя, хотя он тоже назывался полностью.
– Раз чешется, значит, заживает, – выдал я вещь банальную, но беспроигрышную.
И сразу накинул следующий вопрос, из припасенных:
– Где вас зацепило?
– Под Дмитровкой, – поморщился Баженов.
Очевидно, вспомнив, как укусила его пуля.
– А-а-а, – протянул я с учёным видом знатока.
Название мне ничего не сказало. По крайней мере, про большие сражения под указанным населенным пунктом я не читал.
– Жарко было? – я форсировал попытки растормошить прапорщика.
Баженов вместо ответа быстро взглянул на меня. Как-то по-другому, пытливо. Да нет, быть не может. Вопрос мой из области общих, геополитических пластов не сдвигает.
Он всё-таки ответил через десяток шагов, вопросом:
– А вас разве не там ранило?
– Меня-а-а? – переспросил я по общему правилу всех двоечников, надеющихся услышать подсказку.
Но цимес весь в том, что шепнуть из суфлёрской будки некому.
– Вы вчера сами сказали, – продолжал удивляться Баженов.
«Мама дорогая, ни хрена не помню, чего наплёл намедни!»
Я заставил себя как можно спокойней посмотреть прапорщику в глаза простым и нежным взором.
– Вы меня, очевидно, неправильно поняли, – принялся заметать следы, – или, скорее, я – вас. У меня голова вчера… не того.
Тут мы очень кстати вышли к водоему, и я мотивированно сменил тему. С театральностью взмахивая рукой, воскликнул:
– Какая красота!
Неширокая безымянная для нас речка петлей охватывала село, поддерживая, будто бандаж – вываливающуюся грыжу. Утро выдалось росистое, промытое до скрипа. День искренне обещал быть жарким. Тропинка, по которой мы двигались, в низинке зачавкала под ногами и на развилке вильнула влево. На сходнях две тётки усердно полоскали белье. Гора выстиранного, но не отжатого высилась в деревянном корыте.
– Место мое занято, – огорчился Баженов.
Прачки стояли в позициях весьма любопытных: на коленках, к речке передом, к нам – задом. Подолы были у них высоко подоткнуты, тонкий сырой ситчик откровенно облепил бедра – мощные, красивые.
Я вспомнил, что нижнего белья русским крестьянкам не полагалось и громко кашлянул, чтобы обратить на себя внимание. Я же не вуайерист, в конце концов.
Правая отреагировала первой. Поднялась, крутнулась, вспыхнула, оправила юбку – всё в один миг. Откинула со лба русую прядь, уперла в бок руку и спросила бойко, не без кокетства: