Зона Комфорта
Шрифт:
Он увидел меня и непонятно прищурился. Потом указал вперёд мощным своим подбородком:
– Полюбуйтесь на эти рожи!
Я, следуя его указаниям, посмотрел в заданном направлении. Под чёрной бревенчатой стеной сарая с ноги на ногу переминалось трое. У меня хорошая память на лица, тренированная. Я их признал не то что с первого взгляда, с первого мазка глазного.
Кудрявый, фиксатый парень в располосованной кумачовой рубахе. Только угрюмый теперь, а не разухабисто-веселый. Рыжий жлоб, который в сарае вбил мне в ребра сапожище сорок последнего размера. И друг мой лепший – Борода, только сейчас
Все трое капитально отрихтованные. У кудрявого – нос на боку, рот расквашен. У жлоба рыжеусатого вместо правого глаза – кусок сырого говяжьего мяса. У многогрешной Бороды – на лбу шишка величиной с гусиное яйцо. Притихли, дышат загнанно.
Я понял, зачем меня позвали. И отлегло у меня от сердца, как у скверного ученика, которого не выдернули к доске, хотя по всем приметам должны были.
Что ж, до следующего урока снова можно собак по дворам гонять!
Кромов крутил в зубах травинку, ждал моей реакции.
Я не нашёлся, отвёл глаза. Пауза получилась бесконечная, тягостная. Я не знал своей роли.
– Атаман ушел, сволочь! Выскользнул! – азартно сказал Кромов, и в голосе его просквозило одобрение.
– Сдохнет! – мелкозубо осклабился барон Экгардт, тоже ходивший в набег, тоже возбужденный, в закинутой на затылок фуражке. – Я две пули в него всадил! Отчётливо видел.
– Э-э-э, баро-он! – отмахнулся Кромов и, продолжая движение руки, тыльной стороной придавил вьющегося у щеки, уже попробовавшего крови комара. – Вам или привиделось в суете или вы вскользь попали. Царапина, не ходи к гадалке!
Поручик заспорил, полез в нагрудный карман за портсигаром, на серебряной крышке которого искусной вязью шла гравировка: «За отличную стрельбу».
Кромов сделал упругий неслышный шаг в сторону, пальцем подманил угрюмо курившего солдата:
– Буренин, винтовку!
Стрелок сдернул с плеча трёхлинейку, сминая ремнем погон, обшитый жгутиком оранжевого, белого и чёрного цветов.
«Вольноопределяющийся», – машинально отметил я.
И похолодел от догадки, что сейчас сделаюсь центром внимания.
– Капитан! – Кромов кинул винтовку.
Вздрогнув от резкого окрика, я едва сумел ее поймать. Неловко, обеими руками, чувствительно получив стволом по плечу. Заметил кривую усмешку барона.
Перехватил оружие и зажал по-охотничьи подмышкой. Я впервые держал в руках трехлинейную винтовку системы Мосина образца 1891 года. Она показалась громоздкой и неудобной, гораздо тяжелее акээма.
– Давайте, капитан, вон того красавца. Рыжего! – интонация Кромова не допускала отказа.
Не вынимая винтовки из-под мышки, я посмотрел на ссутулившегося у стены рыжеусого мужика. Тому вдруг стало не хватать воздуха, он начал часто зевать. Не зная чем занять руки, рыжий яростно заскреб волосатую грудь в прорехе гимнастерки.
Я совсем не забыл, как три дня назад он бил меня, как барабан, обутыми ногами. Гоготал гусем, глумился. Моя фамилия – не Лев Николаевич Толстой, я памятлив к причинившим мне зло. Не уйди мы ночью в побег, утром нас, отогнав на безопасное для их бандитского гнезда расстояние, убили бы. Причем меня, путешественника во времени, абсолютно ни за хрен.
По образовавшейся вдруг пронзительной ясности в голове я понял, что морально готов выстрелить.
Дело было за малым – я не справлюсь с винтовкой. С механизмом несомненно простым, но абсолютно незнакомым, первый раз попавшим в руки. Теоретически я знаю, например, что у трехлинейки имеется предохранитель, но вот где он? Не могу же я вертеть оружие в руках, как очки – мартышка. Тем более прилюдно. Вся моя наспех заготовленная, белыми нитками шитая легенда лопнет.
Я чудовищным усилием воли заставил себя посмотреть, недолго, правда, пару-тройку секунд, Кромову в глаза и отчеканить следующую фразу:
– Прошу уволить меня, господин капитан. Я – не по этой части.
– Вот так, да?! – разочарованно переспросил Кромов.
Экгардт презрительно скривился, выдавил свистящим шепотом:
– Чис-с-стоплюй!
По многим книгам о гражданской войне, в том числе, написанным участниками Белого движения – Романом Гулем, Г. Венусом – я знал, что в расправах принимали участие исключительно желающие. А в неплохом фильме «Ищи ветра», наоборот, капитан в замечательном исполнении актёра Пороховщикова, поручика, отказавшегося расстреливать пленных, поставил в их шеренгу. Правда, он сначала поинтересовался, окончательно ли решение чистоплюя.
Мандраж меня бил капитальный. Рука, сжимавшая цевье винтовки, устав от напряжения, задрожала.
Если вопрос встанет ребром: «или-или», я картинных жестов делать не стану. Мы не в кино про неуловимых мстителей.
Но Кромов сказал сквозь зубы, отстранено, как вещи:
– Можете быть свободны.
Чтобы он не передумал, я энергично кивнул и щелкнул, вернее, стукнул каблуками:
– Честь имею, господин капитан!
Повернувшись через уставное левое плечо, я успел сделать лишь два шага. Кто-то взял меня за рукав выше локтя.
В очередной раз внутренние органы мои провалились в ледяную пустоту.
Я повернулся. Вольнопёр, фамилии которого я не запомнил, увалень с заспанным лицом взглядом указал на винтовку, которую я непонятно в какой момент успел закинуть на плечо.
– Извините, – бормотнул я, возвращая оружие.
Но и это оказалось не все. Кромов протягивал мне знакомую вещицу. Одноразовую пластмассовую зажигалку, отбитую им у бандитов.
В Свердловске в батарее у нас был азер Федя Касумов. Дед Советской Армии. Не из самых злых и подлых. Но чертовски модный. Хэбэшка, ушитая в талию, начесанная шинель, сапоги на скошенных каблуках. Так вот, однажды я, молодой тогда, крепко прессуемый младший сержант, наводя порядок в расположении, увидел как Касумов, сидя на койке, держит перед собой свою нулевую наглаженную зимнюю шапку. В которой командир второго экипажа Саня Гончаренко ездил в отпуск на Украину.
– Мой дарагой, – задушевно спрашивал у шапки Касумов, – где ти биль?
То же следовало мне сейчас сказать вернувшейся из плена зажигалке, на полукруглом боку которой приклеена наклейка таинственного содержания: «Хранить от детей. Не применять вблизи лица». Когда я изучал инструкцию, не на шутку озадачился над способом прикуривания вдалеке от лица.
Я ждал, что последует далее.
Последовала сухим тоном произнесенная фраза:
– Больше, к сожалению, ничего не удалось вернуть. Ни оружия, ни документов, ни денег. Ни ваших, ни наших.