Зона поражения
Шрифт:
Рука непроизвольно сжалась и разжалась на автомате так, будто он соединил длинные рычажки пломбира. В голове играла тихая-тихая сонная флейта, опять захотелось спать. Он зевнул. Дверь дежурки закрылась, и, чиркая сапогами, чему-то улыбаясь, Гребнев шагнул к шлагбауму. Автомата в руках Гребнева не было. На этот раз он, так же как и Сурин, не надел защитного комбинезона.
— Сообщил?
Гребнев кивнул. Задирая голову, он посмотрел на почти ослепший прожектор, по горячему стеклу которого текла вода. Растопленный снег замерзал уже на черном ободе.
«Завтра смену не примут, заставят прожектор чистить ото льда. Если заметят. Хорошо бы не заметили. Надо будет утром вовремя выключить!»
Две прыгающие точки, две зажженные фары появились в другом конце улицы в соответствии с ожиданием. Потом стало видно, что это газик. Сурин еще раньше и по звуку мотора определил марку машины, но приятно оказалось проверить. За рулем сидел пьяный, это без всякого сомнения. Газик шел неровно. Потрепанный брезентовый верх был немного надорван, и слева от машины полоскало рывками треугольное небольшое полотнище, похожее на флаг. Сурину показалось, что возле башни машина притормозила немного, но не остановилась. Он даже услышал бешеный скрип рванувшихся колес. Газик на последних ста метрах прибавил, и его включенные фары ослепили стоящих у шлагбаума.
— Стреляй, Петрович!
— Рано!
Сурин не ошибся, в последний момент машина вильнула, колеса соскочили с асфальта и с ревом завертелись по обледенелой земле. Газик врезался в колючку. Фары его погасли. Мотор сразу заглох. Задранные колеса еще крутились. В свалившейся тишине опять зазвенел настырный дозиметр.
— Эй! Выходи! — крикнул Гребнев, вглядываясь в машину.
Краем сознания он уловил за шорохом снега и звоном дозиметра еще один звук. На сей раз точно проклятый «Кадиллак». «Кадиллак» шел с приличным опозданием, следовало щеголя наказать. С другой стороны, также по звуку двигателя можно было опознать БТР, но БТР был еще далеко, и двигалась опергруппа очень медленно.
— Выходите! — крикнул Сурин.
Он не услышал выстрела, увидел только, как опустилось стекло. Голову сверху обожгло. Автомат подпрыгнул в его руках. Свинец дважды с коротким интервалом хлестнул по брезентовому кузову, и опять стало тихо. Сурин пощупал, шапки на голове не было.
Отодвинув автомат на ремне, Сурин осторожно подошел и сильным нажатием распахнул дверцу. Из машины выпал человек. В свете прожектора запрокинулось немолодое лицо. Трехдневная щетина, мертвые глаза, казалось, хитро прищурились, кожаная куртка задралась, и Сурин разглядел на запястье убитого им водителя татуировку: красивый синий якорь, оплетенный морским чудовищем.
Прожектор совсем ослаб, в добавление к липкому снегу начались и какие-то перебои в электричестве. Как и городские фонари, он светил теперь неровно, как бы толчками. Желая рассмотреть убитого получше, Гребнев достал фонарик. Лицо мертвеца показалось странным, приходилось ему видеть странные лица, начисто лишенные волос, покрытые рыжими жидковатыми пятнами, лица, натянутые на череп, как сморщенные бледные маски из магазина смешных ужасов. На первый взгляд этот был почти нормальным, но, присмотревшись, Гребнев увидел перед собой застывшую странную гримасу. Коричневый шарф затянут на шее так сильно, будто он хотел удавиться. Возникло ощущение, что и после смерти человек все еще оставался в объятии невидимого методичного палача. Показавшийся в первый миг лукавым, прищур его темных глаз обернулся бездонной застывшей болью, кроме того, лицо мертвеца было в свете фонарика какого-то нереального соломенного цвета.
— У мамы было такое лицо в гробу, — сказал Сурин. — Точно такое же… — Он снял перчатку и голой рукой провел ото лба вниз по запрокинутому лицу незнакомца, закрыв ему глаза. — Мама у меня от рака горла умерла пять лет назад.
Глава вторая
Печальная суета
1
— Ты слышь, слышь!.. Счас объявят. — Язык у попутчика заплетался, но говорил тот по-русски без акцента. — На четвертый путь прибывает скорый поезд номер двести три «Москва — Киев», радиация поезда измеряется с головного вагона. Мы прибываем! Слышь?..
В поезде сыпали под водочку анекдотами, жутковатый юмор настраивал против воли, и сама собою вырисовывалась картинка если не русской Хиросимы, то чего-то подобного. Макар Иванович ехал в одном купе с возвращающимися в Киев челноками, он молчал, разглядывая огромные кожаные баулы, до отказа набитые такими же свернутыми туго баулами, в них возили дешевые продукты на продажу в столицу, и не решался померить пустую продовольственную тару на радиацию, не решался, хотя очень хотелось. Только перед тем, как покинуть вагон, он вынул и включил миниатюрный приборчик.
Дозиметр, купленный у японца, — изящная булавка, ее можно было просто воткнуть в отворот плаща или пиджака, никто не обратит внимания — нынешняя русская мода все перепутала- не поймут, кто-то, наверное, даже позавидует и сделает себе такую же. Почему не сделать, все, что нужно для такого украшения: толстая швейная игла, кусочек свинца и немного автомобильной краски. Оригинальное изделие, вполне товар для мелкого кооператива, вот только, в отличие от японской, такая булавочка не будет потрескивать при изменении радиационного фона. Собственно, он не купил дозиметр, а выменял его у вежливого Накумото Секо на металлическую матрешечку с маленьким треугольником, нарисованным на выпуклом животике. В треугольнике три красные точки. Матрешечка сочетала сразу два качества для японца: во-первых, «рашен сувенир», а во-вторых, жутковатая в таком сочетании символика. Подобный значок ставят в зонах повышенного радиоактивного загрязнения. На лбу матрешки было мелкими красными буковками написано: «Чернобыль АЭС».
Он не был в Киеве, наверное, лет шесть. Тогда, шесть лет назад, здесь творилась такая неразбериха, что было не до матери, только работа. Даже на обратном пути в плацкартном вагоне, набитом бегущими из города паникерами, он заканчивал свою статью о радиомании. Тогда он и сам себе пытался доказать, что не так страшен черт, как его малюют. Он собирался в Киев не реже чем раз в полгода. Он часто звонил матери, она особенно не звала, но следовало все-таки ее навестить. А еще лучше сразу приехать и забрать, увезти с собой. Все не получалось. Должность заведующего отделом такой мощной газеты, как «События и факты», пожирала практически все время без остатка, а если и был остаток, то он тратился на отдых с семьей где-нибудь в Болгарии или Греции. Теперь вырвался. Официальная командировка — самый лучший рычаг для того, чтобы наконец эвакуировать мать.
Киев поразил его тем, что на первый взгляд вовсе не изменился. Поставив легкий чемодан на ступеньку, Макар Иванович замер, вглядываясь в этот город. Ничего нового! Совсем ничего нового…
«Радиация поезда измеряется с головного вагона».
Бородатый невеселый анекдот засел в голове и против воли прокручивался, как иногда, бывает, прокручивается какая-нибудь глупая собственная фраза или мелодия — несколько неотвязных звуков, взятых случайно из обрывка радиотрансляции. Макар Иванович пошел пешком. Он очень хотел убедиться, что город действительно в порядке. Воткнутый в отворот его подбитого мехом плаща дозиметр молчал, и с каждым следующим шагом это молчание прибавляло уверенности и сил.