Зона поражения

Бородыня Александр Сергеевич

Так что выходило, на выбор: мгновенная смерть от пули или постыдный публичный суд. И то и другое в том, конечно, случае, если она будет обнаружена. Нужно затихнуть. Не шевелиться, не дышать, унять грохочущее в груди сердце, но раздражение было сильнее страха. Здесь рядом, за тонкой стеной, чужой человек бродил по ее квартире. Он трогал руками ее вещи, может быть, он сейчас брезгливо приподнимал покрывало на постели или отодвигал занавески, может быть, наступил неосторожно на детскую игрушку, а потом стволом автомата раздвинул вещи на вешалке в коридоре. Она не была дома несколько лет, с самого того страшного дня, и теперь бессмысленно ревновала к давно утраченным вещам.

«Не нужно

было всего этого, — убеждала она себя. — Не нужно было и затевать! Мертвые на кладбище… Что я забыла здесь? Почему столько лет рвалась в эту квартиру? Нет здесь ничего… — И тут же сама возражала себе: — Я хотела проститься! — Сердце закололо так, что дыхание ее почти остановилось. — Дура! С чем я хотела проститься? С домом, потерянным навсегда? Со своей мечтой о нормальной жизни? Что я делаю? Мне же хочется взять со стола нож и зарезать этого человека. Но почему мне хочется убить этого мента? В чем он виноват? Пусть он наступил на игрушку. Пусть. Он же никогда не видел ребенка, которому она принадлежала».

Она слышала приближающийся звук мотора. Прижала ухо к стене. Но отсюда, из соседней квартиры, шелест занавески было не уловить, так же как и осторожный шорох шагов. Зато замершая у стены женщина ясно услышала, как водитель на улице заглушил БТР. Потом лязгнул люк. Топот подкованных сапог, резкие короткие команды. В считанные минуты омоновцы проникли в подъезд и рассредоточились по этажам. Сердце ее перестало колотиться. Больше никто не ходил по ее квартире. Вышел.

— Что стряслось, сержант? Опять пломба нарушена? — Голоса звучали уже совсем рядом с ней на лестничной площадке. — Может быть, сам плохо опечатал?

— Да ерунда какая-то! — Голос немного сиплый. — Показалось мне, наверное. Пломбы-то все в порядке…

— Так что ж ты, мать твою! — и уже громко, так, что эхо умножило и подхватило усталые слова: — Отбой, ребята! Приснилось сержанту. Кошмарный сон! Ложная тревога…

Они ходили совсем рядом, заглядывали даже в квартиру, но здесь было достаточно темно. Луч фонарика скользнул по полу, потом по стене, зацепил край ее черной юбки, но не притормозил, двинулся дальше по рваным обоям. Главное было не выдать себя каким-нибудь движением или звуком. Ей казалось, что часы на собственной руке тикают слишком громко и металлическое пощелкивание обязательно услышат. Она затягивала ремешок очень туго, так что, когда на ночь снимала с руки часы, на запястье оставалась глубокая белая полоса. На самом деле тиканья слышно не было. Просто вдавленный в кожу металлический корпус передавал свой ритм, и женщина могла почувствовать движение секундной стрелки.

Все происшедшее с ней за последние двадцать часов теперь казалось просто глупостью, бессмысленным кошмарным сном. После катастрофы, потеряв всю свою семью, Татьяна, как сумасшедшая, рвалась назад в Припять, но не могла получить разрешение на въезд. Чиновники шарахались от нее, как от прокаженной. Въезд в зону был разрешен только по специальным пропускам. У нее не было никаких оснований к возвращению домой. В Припять могли попасть лишь люди, работающие там. Она даже попыталась устроиться на работу, но квалификация не та. В мертвом городе уже не нужен был мастер-парикмахер даже самого высшего разряда. Результатом всех стараний были лишь регулярные денежные компенсации. Те самые деньги, что другие жертвы аварии не смогли получить до сих пор. Но она не хотела получать никаких денег. После смерти детей она хотела домой. Бессмысленное, безумное желание всецело охватило ее, и в результате Татьяна пошла на преступление.

Все произошло так быстро, что она даже не успела осмыслить происходящего. Короткий анонимный визит, несколько вопросов о муже, погибшем из-за аварии. Поездка через зону в кузове грузовика. Тайное проникновение в город.

Снаружи подъезд был опломбирован. Ее провели по канализации, потом через подвал. Поднявшись по лестнице, Татьяна некоторое время постояла перед дверью в свою квартиру. Оказавшись здесь, она почему-то не могла понять, зачем приехала. Вынула ключи, открыла. Ключи так и остались в замке. Опять постояла во мраке. Вид собственного дома поразил ее, она, оказывается, успела позабыть, что собственными руками сделала с квартирой во время эвакуации. Татьяна была как во сне. Она вымыла посуду, протерла стол. Подняв вазочку с пола, поставила в центр стола. Наклонилась за детской игрушкой и, задохнувшись от горя, не смогла поднять. В это мгновение ей почудилось, что сзади, за спиной, кто-то стоит. Она почти услышала голос своего покойного мужа. Повернулась, ударила рукой по выключателю. Никого. Лампочка мигнула и погасла сама.

«Дура! — повторяла она. — Дура! Дура! Он умер! Он давно умер! Его больше нет! Мне лечиться нужно. Я сумасшедшая. Зачем? Зачем я сюда полезла? Дура!»

Она провела в квартире минут двадцать, прежде чем раздались шаги на лестнице. На счастье, это произошло, когда Татьяна уже вышла. Она повернула в замке ключ и бесшумно скользнула в ближайшую открытую дверь, замерла, припав спиною к стене.

Ей показалось, что прошло очень много времени. По всему дому разносились голоса и шаги. Хлопали двери. Омоновцы явно покидали здание. Взревел мотор БТР. Она стояла в черноте за косяком приоткрытой двери, а в окно между кривыми занавесями лился рыжий свет уличных фонарей.

Глаза немного попривыкли, и в этом зыбком свете Татьяна могла теперь разглядеть чужую квартиру, куда она ворвалась, спасаясь от милиции. Такой же разгром и запустение, как и в ее собственном доме. Грязь, осколки на полу, скатанные ковры, разбросанные детские игрушки в черной радиоактивной пыли!

Все-таки ее не нашли. БТР уехал. Подъезд опять опечатали снаружи. Когда шум мотора уже нельзя было услышать, она вышла из своего укрытия. Лестницы почти не видно. Каждую ступеньку приходилось ощупывать ногой, но она не решалась воспользоваться своим фонариком. Она задыхалась, по лицу потекли слезы. Осторожно переступив трехколесный детский велосипед и какие-то старые коробки, Татьяна спустилась вниз, в подвал.

Тяжелая металлическая дверь, перекрывающая проход, была плотно прикрыта. Нажала плечом. Дверь пронзительно скрипнула и подалась.

— Дура! — сказала она, уже не опасаясь, что кто-нибудь может услышать ее. — Последняя сентиментальная дура! Зачем я сюда полезла? Идиотка!

Круглая металлическая крышка канализационного люка была чуть сдвинута. Если бы омоновцам пришло в голову осмотреть подвал, они неизбежно обнаружили бы это. Бетонный пол покрыт, как и все в городе, неприятным черным осадком, и в этой густой пыли были ясно видны отпечатки ее маленьких сапожек, похожие на отпечатки дорогих туфелек.

Отодвинув крышку, Татьяна спустилась вниз по металлической лестнице. Ледяные перекладины обожгли ладони. Но застоявшаяся вонь канализации почему-то подействовала на нее успокаивающе. Слезы перестали течь. Опасность миновала. Теперь нужно просто выбраться из города.

Направляя луч фонарика вдоль грязно-серой трубы, Татьяна подумала: «Ну вот и попрощалась с прошлым. Не нужно было! Не нужно! Как теперь выкручиваться буду? Эти люди хотят, чтобы я показала место, где Иван спрятал контейнер. Нельзя показывать-то. Не стану. Пусть делают со мной что угодно. Я совсем с ума сошла. О чем я думала, когда согласилась? Нужно выбраться… Нужно только из города выбраться!.. Нужно выбраться!..»