Зона поражения
Шрифт:
Разговор с врачом состоялся через неделю. Переводчик не потребовался. Врач неплохо говорил по-русски. Разговор начался с того, что Максиму Даниловичу показали счет на семьдесят тысяч.
— Конечно… — согласился он. — Я все оплачу, раз вы так много насчитали. Но скажите, операция входит сюда? Ведь мне ее еще не делали?
— Это счет женщины! — сказал врач. — Ей уже сделана операция.
— Ну?! — Максим Данилович, приподнявшись на своем стуле, напряженно смотрел на врача.
— Она безнадежна! Максимум она проживет еще десять — пятнадцать часов.
— А
Врач был молодой, худенький. Халат на горле расстегнут, торчит яркий галстук. Шапочка немного скошена на голове. Только что взгляд его был совершенно серьезным, и вдруг глаза улыбнулись.
— А вы здоровы! — сказал он звенящим голосом. — Организм, конечно, ослаблен. Но никакой злокачественной опухоли у вас нет. Вам не нужна операция.
— Как это здоров?
— Вы хотите ознакомиться с результатами анализов?
— Нет! Я вам верю!
Испытывая какое-то странное отупение, Максим Данилович вышел из кабинета и, сделав несколько шагов, застрял в середине белого коридора.
«Как же так?! Зинаида умирает, а я здоров?.. Мне даже не нужна операция. Она умирает, а я здоров… — С трудом он заставил себя пройти дальше по коридору и опять остановился перед телефоном. — Я здоров. А она умрет..»
Нужно было позвонить в Киев, нужно было сообщить о том, что лежит под шубами в гараже, почему он не сделал этого раньше? Почему он не сделал этого, когда собирался умирать? Ведь это было так просто. Теперь придется жить. Но дело все равно следует довести до конца.
Дрожащим пальцем он надавливал белые квадратные клавиши. Код Украины. Код Киева. И вдруг в последнюю минуту передумал. Захлопнул справочник и быстро на одном дыхании набрал совсем другой номер.
По коридору тихо прошелестели колеса каталки. Может быть, это санитары вывозили очередного мертвеца. Максим Данилович закрыл глаза, представляя себе телефонный аппарат на том конце линии. Квартиру в Киеве, где сейчас раздастся звонок.
Один гудок. Два. Три.
«Но почему же она не снимает трубку… Я сошел с ума. Зачем набрал свой домашний номер? Что я скажу ей? Она же уверена, что я давно умер. Она присутствовала на отпевании, на моей кремации…»
— Да, — прозвучал знакомый печальный голос в телефонной трубке. — Слушаю вас!
Во рту у Максима стало сухо, и следующее слово далось ему с трудом:
— Это я, Ольга!
— Кто это? — Это я, Максим!
В ответ негромкий всхлип и дыхание. Он даже услышал, как она облизала губы.
— Ну зачем же так шутить! — сказала она после продолжительной паузы. — Это жестоко! Жестоко и глупо!
— Я жив, Ольга! Понимаешь. Так получилось! Ты похоронила совсем другого человека! Ты веришь мне?
Слышимость была такая, что можно было подумать, его жена стоит с телефонной трубкой в руке где-то совсем близко, за стеной. Он молчал, и она молчала. Только судорожное дыхание с обеих сторон. Потом Ольга спросила. Спросила совсем, совсем тихо, все-таки ей удалось не зарыдать:
— Где ты, Максим?
— Я очень далеко, — так же тихо отозвался он. — Но я уже решил. Я возвращаюсь!
Эпилог
Женщина
Изнутри прилепленный скотчем к ветровому стеклу трафарет отслаивался, бумажный грязный угол загибался и дрожал, повторяя вибрацию мотора. Перед глазами водителя была только задняя часть трафарета. Жирные красные буквы предназначались встречным машинам. По замыслу они должны были напугать любого пешехода, желающего пересечь шоссе. Но никаких пеших не было здесь и быть не могло.
Буквы, несколько месяцев назад вмазанные красной тушью через трафарет, немного поблекли, частично отпечатались на прогибе влажного ледяного стекла, они могли напугать кого угодно. Красным по белому летело впереди машины:
«Осторожно! За рулем пьяный шофер».
Поправив отслаивающийся угол, потерев пальцем жирную коричневую полосочку крепежной ленты, водитель хотел запеть. Он часто пел во всю глотку. Первые ездки он пел от страха. Его не покидало ощущение невидимой смерти вокруг: в каждом дереве, проносящемся мимо, в каждой выбоине на шоссе. В воздухе был яд. Яд без вкуса и запаха. Но к любой страшной мысли привыкаешь, и постепенно она становится почти безразличной. Если до сих пор не умер, то зачем бояться? Теперь он орал песни, когда надоедали монотонные голоса дикторов и какая-то одинаковая бездушная музыка, идущие из радио. Он поправлял трафарет, сильным ударом пальца выключал приемник и, одной рукой удерживая руль, запускал другую руку под сиденье. Она всегда была здесь. Фляга всегда была полной.
Мелькнул справа указатель. «Внимание! Тридцатикилометровая зона».
Запрокинув голову, он влил в себя большой глоток водки.
Первые ездки он по глупости брал спирт в бутылке. Но спирт- это слишком. Был случай, когда просто заснул посреди дороги. Сколько бутылок разбил, пока не перешел на большую семисотграммовую флягу. Фляга слева от сиденья, остальное в канистре за сиденьем. Когда он осушит флягу, нужно будет остановить машину, немного закусить и залить флягу снова. Одной фляги хватало, он знал уже это по опыту, на треть ездки. Никаких житейских проблем: завернутые в фольгу бутерброды, красный соус в пластмассовой бутылочке, головка маринованного чеснока и небольшая зеленая воронка, чтобы, переливая водку из трехлитровой канистры, не потерять ни одной капли.
Пролетел короткий дождь, будто на секунду охватило машину мокрым туманом, смыло рисунок деревьев, мелькнули вдалеке слева за полем низкие крыши, и опять ничего. В это время встречных машин нет, все идут в Припять, на ночь чистый автотранспорт не задерживается в зоне, чистый автотранспорт должен оставаться чистым. Человек вдохнет яд радиации и выдохнет, если немного вдохнул, запьет яд водкой, йодом тоже можно, вернется назад за восемьдесят километров, ляжет на чистых простынях, растянется… И вместе с воздухом, вместе с мочой, с калом, с потом яд из него потихонечку будет выветриваться, оседать на простынях, а машина так не может. Если металл впитает лишнюю тысячу микрорентген, то придется этот металл оставить в зоне. Сколько машин уже по глупости сюда загнали, не вытащить.