Зоопарк в моей квартире (сборник)
Шрифт:
— Дядь Лёш, он умрёт? — с дрожью в голосе спросила Алёнка.
— Не знаю, должен выжить, если недавно рану получил.
— А кто его поранил?
— Возможно, задело винтом какого-нибудь мотобота.
— А может, рыбак какой? — предположил Генка. — Папка говорил, что раньше дельфинов ловили и убивали. Жир из них получали.
Мы отошли от дельфина уже в полной темноте.
Утром, проснувшись, я позвал Генку, но никто не откликнулся. Заглянув в дом, я увидел, что Генкина кровать пуста; зашёл к Алёнке, но и её не было дома. «Наверное, около дельфина», — сообразил я и заспешил к морю.
Ещё издали я заметил, что дельфин ожил. Ребята стояли на мелководье, а между ними плавал наш раненый.
— Он рыбу ест, — крикнула мне Алёнка. — Смотрите!
Она впрыгнула на берег, подбежала к бидону и, запустив в него руку, вытащила маленькую рыбёшку, потом снова вбежала в воду и поднесла рыбёшку дельфину. Тот задрал голову и осторожно взял рыбу.
— Что ж ты, дядя Лёш, так долго? — пристыдил меня Генка. — Уж я и рыбы наловил, а ты всё спишь и спишь.
Увидев меня, дельфин подплыл ближе и, как мне показалось, приветливо вильнул хвостом. Со спины он был блестящий, точно лакированный, а внизу белый, как перламутр. На его упругом, стремительном теле нелепо выглядела белая тряпка. «Но ничего, — подумал я. — Если бы не она, может, и не ожил бы».
— А зубы у него мелкие, — продолжала Алёнка. — И их очень много. Но он очень умный. Такой умный, что прямо не знаю. Осторожно берёт рыбку — боится укусить меня за палец…
Через несколько дней дельфин совсем поправился, и мы решили снять с него тряпичный жгут. Размотав повязку, мы увидели, что рана затянулась, остался только небольшой рубец.
Теперь дельфин стал всё чаще уплывать из бухты в открытое море, но, чуть завидит нас, сразу спешит к берегу. Покормим его рыбой, начинаем играть в воде — гоняться друг за другом. Дельфин носится между нами, выпрыгивает из воды, кувыркается или поднырнёт под кого-нибудь из нас и прокатит на спине.
Всего несколько дней я прожил у моря, и вот уже поезд увозит меня из Батуми. За окном мелькают кипарисы и бронзовые, точно кованые, сосны — так много деревьев, что почти не видно домов; не улицы — зелёные тоннели. Я проезжаю порт, где под кранами стоят огромные корабли; проезжаю пляж, и поезд идёт у кромки воды; кажется, ещё немного — и волны затопят вагон, но они только перекатываются через камни и ползут назад, сине-зелёные, с белыми вспышками пены. Поезд проходит мимо волнореза, и я, высунувшись из окна, машу рукой Алёнке и Генке, которые изо всех сил бегут за составом и тоже машут мне руками. Их догоняет Курортник, видит меня, виновато виляет хвостом — извиняется, что запоздал проводить. Так и бегут они втроём: Курортник лает, а Генка и Алёнка улыбаются и что-то кричат мне — не могу разобрать что. Кончается волнорез, а они бегут по мелководью, вспугивая чаек, поднимая тучу брызг. Они бегут и когда поезд, прибавив хода, поворачивает и отдаляется от моря.
…Дома у меня на окне лежат Генкин высушенный морской конёк, Алёнкины голыши и ракушка, и миллион её бумажных «денег». Когда я смотрю на эти вещи, меня сильно тянет в Батуми, к морю. Я достаю плавки, тёмные очки, укладываю чемодан. «Потрачу-ка своё богатство», — бормочу и рассовываю Алёнкин «миллион» по карманам.